Союз нерушимый: Союз нерушимый. Страна мечты. Восточный фронт

И конечно, смотрите, слушайте, запоминайте. Где враги, сколько их, чем вооружены, куда идут, кто командиры. И, у кого есть выход на телефон – звоните вот по этому номеру, на доске записан. Или подойдете к любому нашему патрулю, пароль «Крым», или просто скажете, крымский я – старшие патрулей с завтрашнего дня будут знать, что это значит, можете дальше передать все, что увидели и запомнили.

Вопросы есть? Тогда – удачи вам, ребята!

Когда все завершилось, к нам подошел Кныш.

– Майор, а скажи, тебе старшие не подойдут? Знаю я тут кое-кого, из бабок и дедков, наши, советские, зуб даю, и в авторитете, все соседи их слушают. И если они будут не за советскую власть агитировать – тут ты правильно сказал, не услышат, – а просто сомнение выражать, к этому прислушаются многие!

– Таки какой разговор? – ответил Юрка. – Зови своих стариков. Или лучше сам проинструктируешь, ты ведь линию партии понял?

– Свой интерес имею, – сказал опер, – уголовные ведь тоже распоясаются, и чем больше шума, тем сильней. Так что лучше бы завтра все расходились по домам. И пошли бы танки бандер в брусчатку закатывать – слышал я, на товарной какая-то бронечасть уже разгрузилась. Бывай, майор, но не забудь: ты мне должен, так что после я тебя найду, если живы будем.

В парке снаружи пел соловей. Красивейшее место Киева: Владимирская горка, зеленые аллеи, спуск к Днепру. Здесь бы влюбленным парам гулять… как я и Михаил Петрович, по Первомайской. А мы воевать готовимся. Ночь тихая и теплая, наверное, звезды на небе хорошо видны. А в горкоме – как в Смольном в ночь на двадцать пятое. Вот только кто в роли Ленина – ой, мама, неужели я?

– Я сделал открытие, – говорит Юрка, – оказывается, для интернет-троллинга и инет вовсе не нужен.

Из протокола допроса (уже после событий)

Гражданин начальник, я ж не предатель какой, не полицай! В сорок первом, как все, мобилизован был, ранило меня в октябре, и наши, как из окружения выходили, меня у дивчины оставили, оженились мы с ней после, она немцам сказала, что никакой я не боец, а мирный, случайно под бомбежку попал. Так почти два года и перекантовался, к партизанам не пошел, поскольку не было их под Киевом, а когда наши пришли, то меня к службе признали негодным. И в колхозе нашем я на хорошем счету, у кого угодно спросите!

Мы люди мирные. Нам неприятности не нужны. Против самого Сталина бунтовать, да как же это? А вышло – не иначе бес попутал. И горилка проклятая. И еще эти, чтобы бис их побрал!

Слухи еще до того ходили. Самые разные – но дюже поганые все. Что война – и сеяли мало весной, и мужиков побило, раньше нам англичане хлеб и тушенку слали, союзники все ж, а теперь им не по нраву, что мы почти всю Европу себе, и больше ничего они нам не дадут, а еще и вернуть отданное потребуют, заплатить за помощь. Что будет сейчас с хлебом трудности, и нормы по карточкам урежут, и план заготовок колхозам сильно повысят, а рынки и вовсе запретят, или будет вдесятеро дороже. И что это все в России введут в первую голову, а Украину пока не тронут – вот только от Украины половину отрезают и в РСФСР передают, чтоб на кормежку народа не тратиться. И будто бы своя власть в Киеве против, но Москва настаивает, а против ее власти не попрешь. Кто говорил – ну, разные люди, бабы, конечно, больше всего – но и председатель наш тоже нам пересказывал, что слышал от кого-то в районе. Слухи оно, конечно, не то, что в газете напечатано, но ведь дыма без огня не бывает – сомнение в души запало, еще с весны.

Жинка меня и погнала в Киев на колхозную ярмарку – мало ли что говорят, но закрома надо набить, запас всегда полезен. Аккурат двадцать второго приехал – а на следующий день утром такое на рынке творится! Смотрю, кооператоры свой товар за бесценок спускают, да не один, по дури, а все, себе в убыток! И говорят – завтра указ в газетах будет, что мы теперь Россия, так что будет как в двадцатом году – никаких излишков, никакой торговли, запасы отберут и будут по карточкам с гулькин нос выдавать, чтобы с голоду не подохнуть. И тут же горилку бесплатно наливают, по стакану, всем желающим – «завтра сухой закон введут, как в Гражданскую, так что гуляй, народ, в последний раз».

И тут выскакивает какой-то, в военном, медали на груди, и орет: «Братцы, за что сражались? Мы, значит, против немцев себя не жалели, а нам такое в благодарность? Мы еще стерпим, привычные – ну а дети-то наши отчего с голоду пухнуть должны?» И еще кто-то – ораторов таких по всему рынку повылезало, как чертей из бочек! Что мы не быдло и не рабы – «Айда все на Крещатик и к партийной власти – покажем ей, что народ хочет! Власть нас послушает, поскольку и сама она желает Украиной остаться, это московские требуют к себе подгрести! Кто хочет, чтобы по-прежнему все было, давай за мной, сюда – ну, а кому охота, чтобы завтра и они сами, и их семьи с голода дохли, те останутся, пускай о них московское начальство и дальше ноги вытирает!»