Союз нерушимый

И правильно, что не спросил. Ответ ему могли бы дать только товарищи Зиньковский и Берия. Ну, может быть еще два — три человека. А вот нездоровый интерес явно привлек бы не менее нездоровое внимание. И зачем ему это? И так уж отметился в свое время по полной программе. Одна драка с Чкаловым чего стоила! Хотя чего она ему стоила, он знал прекрасно. Пятнадцать суток на гарнизонной губе в ожидании отправки в места намного менее уютные и намного более отдаленные. Понижение в звании и отправка на ТФ. И то — легко отделался. Спасибо Валерию Павловичу. Не злобливый мужик оказался. Видимо хорошо помнил свою молодость. А что тогда представлял собой ТФ? Несколько подлодок и десяток сторожевиков. И десять стареньких летающих лодок «Дорнье». Но, как оказалось, Чкалов знал, куда отправлял своего «крестника». Хотя, кто кого перекрестил — вопрос тот еще. Нос ему именно Родин сделал почти курносым. Да и «фара» под глазом Героя Советского Союза, мало чем уступала в размере фаре от любимого Чкаловского «Хорьха». Ну да дело прошлое. А на ТФ начинались большие перемены. И в авиации флота тоже. За один 34-й год, её численность увеличилась до 120 самолетов. Из них пятьдесят — тяжелых ТБ-3. А кто на них летать будет? Ведь подготовленных летчиков катастрофически не хватало. Вот тут начальство и вспомнило про опального летуна. А опыт полетов на ТБ-3 у него был и немалый. Так и началось постепенное восхождение по служебной лестнице. Но уж слишком скользкой оказалась эта «лестница-чудесница». Или характер у Родина оказался такой неприспособленный к карьере. Но что было — то было. В один не очень прекрасный день скатился по лестнице штаба ТФ один очень немалый чин. А потом еще и дверь открыл головой. На этом бы и закончилась карьера летчика Родина, да и жизнь, по крайней мере, в этом теле, тоже. Но на его счастье, оказался в этих краях с инспекцией на строившемся в Комсомольске-на-Амуре авиазаводе, его добрый гений. Ну да, Чкалов, собственной персоной. И не один, а с главным инспектором Красной Армии генералом Слащёвым. Как до него дошла информация о бедственном положении «крестника», бог весть. Но прилетел. И в камеру к Родину допуск получил. Поговорили. Первый раз вот так, в спокойной обстановке. Начали с проблем Сергея, а закончили проблемами авиации и такой неустроенной штуки как жизнь. Как и что докладывал Чкалов Слащёву неизвестно, но пришлось «невинно пострадавшему» чину лететь с лестницы еще раз. Правда на сей раз уже без петлиц и сразу в нежные руки чекистов. Увлекалась эта мразь малолетками. За что и получила свои законные граммы свинца в голову. А отправил сего Донжуана в его последний полет ни кто иной, как генерал Слащёв, лично. А Родина с не меньшей скоростью отправили под Читу. Там как раз формировался легкобомбардировочный полк. И наказ дали на дорогу. Хороший такой, крепкий, голова потом до утра трещала. Правда, не столько от затрещины, сколько от количества выпитого. Ну, а хорошим советом, да еще от хороших людей — грех не воспользоваться. И старался Сергей больше так по-глупому не высовываться. До сих пор бог, как говорится, миловал. А вот теперь чуть не сорвался. Но видать действительно поумнел или научился направлять энергию гормонов в нужное русло — сдержался.

Дождь закончился только через день. И жизнь на аэродроме закипела. Старые машины готовили к перегону в Харбин. Равняли полосу. Поправляли насыпные капониры. Дел было много. Дел было невпроворот. Но даже занятый делами выше макушки народ ждал. К вечеру, когда ожидание уже достигло наивысшей точки, наконец, пришло долгожданное известие — «Летят!». С последними лучами заходящего солнца на ВПП один за другим стали приземляться новые машины. Их ту же разводили по капонирам и накрывали маскировочной сеткой. Причем летчики трудились наравне с техниками. Радость была общая, и забота была общая. Равнодушных людей здесь не было. Да и не могло быть. Ведь здесь были не просто летчики, возможно лучшие во всей авиации страны Советов, здесь были добровольцы. Никто не гнал их в небо. Никто не заставлял летать и сражаться здесь, в огненном небе Китая.

Утром начались занятия. Подгонять людей не требовалось. Освоить новую машину, поднять её в воздух, почувствовать и понять её — мечта летчика. И они мечтали. Мечтали и работали.

Родин сидел на занятиях, как и все, вот только записи делал самые короткие. Появившаяся после переноса феноменальная память не подводила его ни разу. И заметки он делал не для памяти, а для того чтобы лучше понять, как, что и для чего. Собственно, с первого взгляда на представленные схемы, да и раньше, когда помогал заводить самолеты в капониры он понял, что у этой машины с СБ сходство только внешнее, да и то весьма относительное. Практически это была новая машина. По своим данным она больше напоминала ещё не рожденный, а в этом мире, может быть, и не родившийся вовсе, Ю-88.