Союз нерушимый

— Знаете, Андрюша. Когда я работал в Париже у Эдисона, началась русско-турецкая война. Наша балканская диаспора единодушно решила ехать на Родину и помочь русским воинам сбросить османское ярмо с наших народов. Вместе со всеми рвался ехать и я. Пришёл за расчётом в компанию. И старый бухгалтер месье Огюст сказал мне тогда мудрые слова — «Николя, я понимаю Ваш порыв. Но подумайте вот над чем. Если живущие на Вашей Родине не хотят сильно помогать русским, то, что можете сделать Вы, которые давно живут во Франции»?

— И Вы не поехали?

— Поехал, конечно. Но месье Огюст был мудрым человеком, поэтому дал мне не расчёт, а временный отпуск. Без оплаты, конечно, но место осталось за мной. Мне хватило трёх месяцев, чтобы понять, насколько прав был месье Огюст. За редким исключением большинство моих соотечественников хотело не свободы, а хотело поменяться местами с турками. Стоили ли подобные желания возможности погибнуть, штурмуя турецкие редуты?

— Сложный вопрос, Николай Милутинович. Большинству простых обывателей глубоко безразличны понятия свободы, ответственности, долга. Они живут тем, что видят, носят, едят или пьют. Если сегодня ты гнёшь спину на турка, то высшим счастьем в твоём понимании будет время, когда турок будет гнуть спину на тебя. Раб никогда не станет свободным, он может вырасти только в рабовладельца. А это тот же раб, только командующий другими рабами. Но ведь сегодня другое время, люди стали лучше и честнее.

— Смотря где, Андрюша. В России, безусловно, а на моей Родине, в Сербии, всё осталось точно так же. Мы слишком европейцы, чтобы полностью понять, что значит быть свободным человеком. Во Франции было принято смеяться над немцами, и тупые они, и без приказа ни шагу, и напыщенные, и все, как один, солдафоны. Петушиный галльский дух просто не в состоянии понять, что способность заставить себя подчиниться неизбежному и необходимому — есть показатель свободной воли и признак свободного человека. Ну, да бог с ними, с галлами. Мне интересно — Андрей Васильевич Пантюшин, свободный человек или нет?

— Ну, уж нет, Николай Милутинович: — Пантюшин рассмеялся и, отхлебнув обжигающе горячего чая, поставил чашку на стол; — эта ловушка слишком проста, чтобы я в неё попался. Я же начну с Вами спорить на тему необходимого и мы зайдём в тупик. Я ведь не прошусь в свою родную артиллерию, я хочу увидеть и проверить, как работают наши изделия во фронтовых условиях. Всё ли мы предусмотрели, всё ли продумали. Помочь фронтовым специалистам организовать их правильное использование и обслуживание. Даю Вам честное пионерское, что форты штурмовать не буду. Не умею, потому что.

— Помилуй бог, Андрей Васильевич. Во всём институте нет человека, который смог бы всё это сделать? Обязательно самому директору ехать? Каждый должен делать своё дело. Своё, поймите. Один должен институтом руководить, а другой в командировки ездить.

— Не согласен категорически. Уж извините, Николай Милутинович. С чужих слов не всегда можно правильно понять увиденное. Или не захотеть понять, что гораздо хуже. К тому же, плох тот руководитель, в отсутствии которого всё дело разваливается. Руководитель просто ОБЯЗАН лучше всех знать и понимать дело, которым он занимается. Иначе это не руководитель, а бюрократическая крыса, которая раздаёт указания и подписывает приказы. Заодно покажем уважение к родной Красной Армии, когда к ним целый директор института прикатит. Отпустите.

— Ну, что с Вами делать, неугомонный Вы наш? Хорошо, благословляю, езжайте. Только я всё равно позвоню командующему фронтом и потребую, чтобы он к Вам охрану приставил и дальше тылов не пускал. А то ведь всё равно улизнуть попытаетесь, знаю я Вас.