Союз и Довлатов (подробно и приблизительно)

О том, как Довлатов работал в «Знамени прогресса», у нас есть уникальное объемное свидетельство, вызывающее, правда, некоторые сомнения. В газету Довлатов пришел не один, а привел вместе с собой такого же молодого ленинградского прозаика Ивана Сабило. Подкупило Довлатова то, что Сабило был профессиональным боксером, окончившим физкультурный институт имени Лесгафта. Довлатову нравилось вспоминать о своем боксерском прошлом, которое должно было встроиться в писательский образ хемингуэевского толка. Сабило спустя четверть века написал мемуарную повесть, напечатав ее в «Авроре». Здесь прослеживается некоторый символизм. Непечатание при жизни обернулось посмертным коммерческим использованием имени несостоявшегося автора журнала.

Свою повесть Сабило начинает несколько неожиданно, упрекая Довлатова в том, как тот написал неправду о публикации повести Сабило в журнале «Костер». К этому я еще вернусь. Затем не без оснований говорится о внезапно возникших батальонах друзей Довлатова:

Вряд ли кто-нибудь может сказать о себе, что он дружил с Довлатовым. Даже те, кто сейчас публикуют о нем воспоминания, печатают и бесконечно допечатывают его самого.

Себя автор не относит к друзьям Довлатова: мнимым или настоящим, что радует. Довлатов приглашает автора в газету, обещая ему сто рублей – нормальную по тому времени зарплату, если учесть гонорары за дополнительные материалы и премии. Выбор редакции очередной газеты Довлатов объясняет Сабило так:

– Мы с тобой не журналисты. Мы с тобой подневольные люди, которых сюда загнал голод!

Скорее всего, Довлатов кокетничал, драматизировал. Журналистика – единственная профессия, которой он владел, понимая необходимость держать себя в тонусе. Еще больше кокетничал Сабило, когда вспоминал о том, как он восстал против необходимости использовать псевдонимы в публикациях газеты. Требование исходило из желания внешне разнообразить имена авторов:

Я никогда не печатался под псевдонимом – для меня это неприемлемо хотя бы потому, что псевдоним позволяет вкладывать в слово только разум, а не чутье.

Загадочное утверждение. Мемуарист не останавливается на подобном смелом заявлении. Он отказывается писать текст о конфликте между рабочим и мастером, который приказал своему подчиненному сбрить бороду. Сабило видит в этом ущемление свободы – на сделку с совестью пошел Довлатов, написав соответствующий материал. В нем он похвалил заботливого мастера, опасающегося того, что бороду рабочего может затянуть вращающимися частями станка.

Как видим, Довлатов «работает по правилам». Вмененный цинизм – следствие понимания этих правил и естественных ограничений. Довлатов не смешивает журналистику с литературой. Написав хороший материал, он не забывал его, приберегая в качестве заготовки для прозы. В дело шли, как видим, как целые эпизоды, так и отдельные реплики, метафоры.

Сабило сохраняет высказывания Довлатова, касающиеся его эстетических взглядов. Некоторые из них достаточно неожиданные. Мемуарист рассказал, что подарил знакомой на день рождения подписку на собрание сочинений Шолом-Алейхема. Окружающие восхищаются щедрым даром:

– Царский подарок!

– Ничего царского, – возразил Довлатов. – Шолом-Алейхем – обычный местечковый писатель. Но его похвалил Лев Толстой. Будь он жив, его бы страстно полюбили наши местечковые ленинградские журналы.

– Не пугай меня, – попросил я. – У меня в «Неве» лежит рукопись повести «Показательный бой».

– Сочувствую, – сказал Довлатов.

С некоторым недоумением мемуарист описывает этнические изыскания Довлатова: