Союз и Довлатов (подробно и приблизительно)

Через неделю я уже складывал вещи. И, как выяснилось, мне хватило одного-единственного чемодана.

Я чуть не зарыдал от жалости к себе. Ведь мне тридцать шесть лет. Восемнадцать из них я работаю. Что-то зарабатываю, покупаю. Владею, как мне представлялось, некоторой собственностью. И в результате – один чемодан. Причем, довольно скромного размера. Выходит, я нищий?

Как же это получилось?!

Книги? Но, в основном, у меня были запрещенные книги. Которые не пропускает таможня. Пришлось раздать их знакомым вместе с так называемым архивом.

Рукописи? Я давно отправил их на Запад тайными путями. Мебель? Письменный стол я отвез в комиссионный магазин. Стулья забрал художник Чегин, который до этого обходился ящиками. Остальное я выбросил.

Так и уехал с одним чемоданом. Чемодан был фанерный, обтянутый тканью, с никелированными креплениями по углам. Замок бездействовал. Пришлось обвязать мой чемодан бельевой веревкой.

При всей любви к гиперболизации и художественному украшению, связь с реальностью здесь явно прослеживается. Хлопоты и суета позволяли не думать о будущем.

24 августа вместе с матерью Довлатов улетает из Ленинграда.

Жить ему оставалось ровно двенадцать лет.

Эпилог

Я хотел закончить книгу частью под названием «Пролог-2», которая как бы намекает на продолжение. Устыдившись неприкрытого кокетства, я отказался от задуманного. Но не от сделанного. Почему книга заканчивается эмиграцией Довлатова? Тому есть ряд причин. Самая главная – сюжетная законченность всех линий. Писать об эмигрантских годах писателя необходимо с чистого листа. Не будем забывать, что эмиграция – обнуление судьбы. Герои заходят на новый круг, и здесь начинается совсем другая история. С иным ритмом, рисунком и финалом. В следующей книге будет другой мотив.

Еще одно важное обстоятельство – эстетика. Сошлюсь на слова самого Довлатова в одном из его писем:

Я не люблю толстые книги с мелким шрифтом и тесными строчками. Вернее, так: толстые книги Диккенса или Драйзера люблю, но свои сочинения в виде толстых книг абсолютно не представляю.

Мне кажется неправильным дарить публике кирпич, перевязанный юбилейной ленточкой. Подобная тяжеловесность была бы нелепа на фоне прозрачной прозы Довлатова. И так как я не претендую на академичность, то позволил себе проявить здоровый авторский волюнтаризм.

Он же – причина некоторой размытости оптики. Читатель может упрекнуть меня в том, что Довлатова в книге мало, а не-Довлатова – много. Отказ от центрирования также носит принципиальный характер. Иначе тексту грозит опасность жанрового смещения в сторону жития. Благо или, точнее, к сожалению, жизнь Довлатова подталкивает к этому. Понять судьбу Довлатова невозможно без обрисовки других персонажей русской литературы тех лет. И тут важна историческая точность. В литературной картине той эпохи фигура Довлатова находится совсем не на первом плане. Я попытался придать книге объем как раз через создание перспективы.

Еще важный момент. Один из первых читателей книги заметил, что я «всех ругаю». В пристрастности себе отказать не могу, но я всегда давал возможность героям высказаться. Ирония, надеюсь, снижает разоблачительный пафос, даже если он присутствует. В книге не так много «героев», но «злодеев» в ней еще меньше. Даже Игорь Ефимов подается не как «черное отражение» Довлатова. И в его случае присутствует своя непростая драматургия. Я уверен, что писательство, благодаря чувству меры и проговариванию, спасает нас от совершения чрезмерного настоящего зла.

И последнее. В 1982 году Довлатов пишет письмо Нине Берберовой. Незадолго до этого он прочитал ее биографическую книгу о Марии Будберг «Железная женщина». Довлатов хвалит Берберову за жанровое разнообразие исследования:

В ней есть черты биографии, авантюрного романа, культурного трактата и физиологического очерка.