Сойка-пересмешница

Гейл пинает меня под столом, и только тогда я понимаю, что она обращается ко мне.

— Я? Да, целиком и полностью. Приятно было, для разнообразия сделать что-то самой.

— Хорошо, — говорит Койн. — Однако я призываю подходить к подобным акциям с большей осторожностью. Тем более теперь, когда Капитолию известно, на что она способна.

Слышится гул одобрения.

Нас с Гейлом никто не выдал. Ни Плутарх, на приказы которого мы наплевали. Ни Боггс со своим сломанным носом. Ни «жуки», которых мы затащили за собой в пекло. Ни Хеймитч — впрочем... Хеймитч одаряет меня убийственной улыбкой и медоточивым голосом цедит:

— Ну, разумеется, мы ведь не хотим потерять нашу маленькую птичку, едва она начала петь.

Я отмечаю про себя, что, пожалуй, не стоит оставаться с Хеймитчем наедине. Уж он-то мне не простил этого дурацкого наушника.

— Что вы еще планируете? — интересуется президент.

Плутарх кивает Крессиде, которая заглядывает в свои записи на планшете.

— У нас есть отличный материал с Китнисс в госпитале Восьмого. Можно сделать еще один агитролик под девизом «Вы знаете, кто они, вы видите их дела». Основная тема— как Китнисс общается с пациентами, особенно с детьми, потом бомбардировка госпиталя и его руины. Мессалла уже монтирует. Потом — ролик о Сойке. Самые удачные выстрелы Китнисс, смонтированные с эпизодами восстаний и кадрами войны. Мы назовем его «Огонь разгорается». И еще одной гениальной идеей с нами поделилась Фульвия.

От удивления Фульвия на секунду даже забывает кисло кривить губы, но быстро приходит в себя.

— Не знаю, насколько моя идея гениальна, но я подумала, почему бы нам не снять серию роликов под названием «Мы помним». Каждый ролик посвятить одному из погибших трибутов. Маленькой Руте из Одиннадцатого, старушке Мэгз из Четвертого... Это было бы своего рода персональное обращение к каждому конкретному дистрикту.

— Наша дань памяти вашим трибутам, так сказать, — говорит Плутарх.

— Это потрясающе, Фульвия, — искренне восклицаю я. — Лучший способ напомнить людям, за что они сражаются.

— Это должно сработать, — соглашается она. — А ведущим мог бы стать Финник. Конечно, если ролики будут пользоваться популярностью,

— По моему мнению, чем больше таких роликов мы снимем, тем лучше, — говорит Койн. — Вы можете приступить к работе уже сегодня?

— Конечно, — отвечает Фульвия, явно повеселевшая от такой поддержки ее идеи.

Ну вот, конфликт в творческом коллективе улажен. Крессида похвалила Фульвию за ее и впрямь замечательную идею и теперь без помех сможет заниматься собственным проектом с Сойкой-пересмешницей. Зато Плутарха, похоже, похвалы не интересуют. Ему главное, чтобы информационная атака работала. Я напоминаю себе, что Плутарх — распорядитель Игр, а не фигура в игре. Он сам по себе. Его значимость определяется не отдельными удачами, а конечным результатом. Если мы выиграем войну, тогда Плутарх выйдет на сцену. И будет вознагражден.

Президент отправляет всех заниматься делом, и Гейл везет меня обратно в госпиталь. Мы смеемся над тем, как все нас выгораживали. Гейл говорит, им просто стыдно признаться, что они за нами не уследили. Я великодушно предполагаю, что они сами не прочь повторить подобную вылазку, ведь у нас только-только стало что-то получаться. Возможно, мы оба правы. Потом Гейл уходит к Бити в спецвооружение, и я засыпаю.

Кажется, всего минуту назад сомкнула глаза, но, открыв их, я вздрагиваю от неожиданности. Рядом сидит Хеймитч. Ждет. Возможно, уже давно, если верить часам. Хочу кого-нибудь позвать, однако понимаю, что разговора все равно не избежать.

Хеймитч наклоняется и болтает у меня чем-то перед носом. Я не могу разглядеть, но догадываюсь, что это.

— Твой наушник, — говорит Хеймитч, бросая его на простыню. — Даю тебе еще один шанс. Если опять его вытащишь, будешь носить вот это.

Он показывает какой-то металлический обруч, который я про себя нарекаю оковами для головы.

— Альтернативное аудиоустройство. Надевается на голову и защелкивается под подбородком. Единственный ключ будет у меня. А если ты исхитришься снять и его, — Хеймитч кидает обруч на кровать и достает из кармана маленький серебряный чип, — я попрошу имплантировать тебе в ухо вот это. Тогда я смогу разговаривать с тобой двадцать четыре часа в сутки.

Хеймитч круглосуточно в моей голове. Это уже слишком.

— Я больше не буду вытаскивать наушник, — бормочу я.

— Что? Не слышу.

— Я больше не буду вытаскивать наушник! — повторяю я так громко, что наверно бужу половину госпиталя.

— Уверена? Лично меня устроит любой из трех вариантов.

— Уверена, — отвечаю я.

Зажимаю наушник в руке, а свободной швыряю обруч Хеймитчу в лицо. Он ловко его ловит. Явно был наготове.

— Что еще? — спрашиваю я.

Хеймитч поднимается.

— Я съел твой обед, пока ждал.

На тумбочке стоит поднос с пустой миской.

— Я на тебя пожалуюсь, — бурчу я в подушку.

— Конечно, солнышко.

Он знает, что я не доносчица.