Сойка-пересмешница

— Не верь этому, — отзывается Гейл. — То, как она целовала тебя на Двадцатилетии Подавления… В общем, меня она так никогда не целовала.

— Это было лишь частью шоу, — говорит ему Пит, хотя в его голосе слышатся нотки сомнения.

— Нет, ты завоевал ее. Ради нее отказался от всего. Возможно, это единственный способ убедить ее в своей любви. — Следует долгая пауза. — Я должен был вызваться добровольцем вместо тебя на первых Играх. Тогда бы я защищал ее.

— Ты не мог, — возражает Пит. — Она бы никогда не простила тебя. Ты должен был заботиться о ее семье. Они значат для нее гораздо больше, чем ее собственная жизнь.

— Ну, это недолго будет предметом споров. Думаю, вряд ли все трое из нас доживут до конца войны. А если доживем, полагаю, эта проблема ляжет на плечи Китнисс. Кого из нас выбрать. — Гейл зевает. — Нам надо поспать.

— Да. — Я слышу, как наручники Пита скользят по перилам, пока он укладывается. — Интересно, от чего будет зависеть ее решение.

— О, это я знаю наверняка. — Я едва улавливаю последние слова Гейла сквозь слои шкур. — Китнисс выберет того, без кого, как она думает, она не сможет выжить.

Глава двадцать четвертая

Меня пронзает неприятный холодок. Неужели я и в самом деле настолько бесчувственная и расчетливая? Гейл ведь не сказал: «Китнисс выберет того, кем не сможет пожертвовать» или же «того, без кого не сможет жить». Эти слова говорили бы, что я руководствуюсь чем-то вроде любви. Но мой лучший друг предсказал, что я выберу человека, без которого «не смогу выжить».

Это значит, что мной не будут управлять любовь или желание или даже совместимость. В выборе потенциального партнера я буду руководствоваться лишь бесчувственной оценкой того, что они смогут мне предложить. Как будто, в конце концов, будет решаться вопрос: кто из них — пекарь или охотник, обеспечит мне более долгую жизнь. Со стороны Гейла ужасно говорить такое, а со стороны Пита — не опровергать его слов.

Особенно учитывая то, что каждое мое чувство нещадно исследуется и используется Капитолием или же повстанцами. В эту самую секунду мой выбор был бы предельно простым. Я прекрасно проживу без них обоих.

Утром у меня нет ни времени, ни сил, носиться со своими ранеными чувствами. Во время предрассветного завтрака, состоящего из ливерного паштета и печенья с инжиром, мы собирается у телевизора Тигрис, чтобы посмотреть одно из включений Бити. Война принимает новый оборот.

Очевидно, воодушевившись черной волной, одному предприимчивому командиру повстанцев пришла в голову мысль конфисковать брошенные людьми автомобили и пустить их пустыми через улицы.

Машины не могут активировать каждую ловушку, но большинство из них все же обезврежено. Около четырех утра повстанцы начали прокладывать три разных дороги — обозначенных просто как фронты А, В и С — в сердце Капитолия. В результате они захватывали улицу за улицей, обходясь очень малыми жертвами.

— Это не может продолжаться, — говорит Гейл. — Вернее, я даже удивлен, как им удается так долго прорываться. Капитолий может приспособиться к этому, намеренно деактивировав специальные ловушки, а потом, когда их цели подберутся поближе, вручную привести их в действие.

Спустя несколько минут после его предсказания, мы видим подтверждение его слов на экране. Команда запускает машину вниз по улице и та выводит из строя четыре ловушки.

Кажется, все идет по плану. Три разведчика идут следом и благополучно добираются до конца улицы. Но когда группа из двадцати повстанцев отправляется вслед за ними, их на кусочки разрывает ряд горшков с кустовыми розами перед цветочным магазином.

— Спорю, Плутарх бесится оттого, что в этот раз не он руководит процессом, — произносит Пит.

Бити возвращает трансляцию телеканалу Капитолия, и мы видим, как репортер с задумчивым лицом анонсирует репортаж об эвакуации жителей. Между этой новостью и обзором предыдущих, я держу наготове карандаш, чтобы отметить на своей карте, где находятся ближайшие расположения противоборствующих войск.

Я слышу звуки потасовки с улицы, придвигаюсь к окну и выглядываю в щель в ставнях. В бледном утреннем свете я наблюдаю причудливую картину. Беженцы с захваченных улиц сплошным потоком идут к центру Капитолия. Самые растерянные одеты лишь в ночные сорочки и тапочки, тогда как более собранные надели на себя несколько слоев одежды.

На себе они тащат все: от декоративных собачек и шкатулок с драгоценностями до горшков с цветами. Какой-то мужчина в пушистом одеянии держит лишь очищенный банан. Испуганные, сонные дети плетутся за своими родителями, большинство из них или слишком потрясены, или же слишком сбиты с толку, чтобы плакать. Перед моим взором мелькают отдельные части их тел.

Большие карие глаза. Рука, сжимающая любимую куклу. Голые ноги, посиневшие от холода, шаркающие по неровной, мощеной камнями, улице. Их вид напоминает мне о детях Двенадцатого, которые умерли, спасаясь от зажигательных бомб. Я отхожу от окна.