Сойка-говорун (СИ)

С этими слова Курт Бонедз выходит из столовой, оставив меня погруженной в сомнениях и терзаниях.

***

Легкая царапина возвращает меня в реальность. Я беру обделенного вниманием Феликса на руки. Гроза с ливнем прекратились, оставив после себя приятную прохладу и свежесть. В окне дома напротив зажегся свет: значит, Курт Бонедз скоро поднимется на ночную тренировку.

Произошедший с ним вечерний разговор для меня многое прояснил, но одновременно с этим вогнал в еще большую тоску. Лучше бы я всего этого не знала и жила бы себе дальше. Но теперь я не могу спокойно смотреть на своих соседей. Ведь по факту мы все живем в изоляции от остального города, где жизнь бьет ключом, где люди обладают на самом деле большей свободой, чем мы. Мы — лицо Дистрикта-2. И мы должны быть теми, кем нас принято считать: хладнокровными профессионалами, чей смысл жизни — это победа в Голодных играх. Больше от нас ничего не требуется.

Вдруг Феликс вырывается из моих рук и забегает на балкон, запрыгивая на самый край перил. Качаю головой и подхожу к нему: мало ли сорвется. Тут мой взгляд приковывает фигура, идущая по улице и подходящая к моему дому. Я осторожно выглядываю: нежданный гость звонит в дверь. Я быстрым шагом спускаюсь по лестнице вниз, по пути забросив Феликса в комнату. Еще какому-то из победителей пришло в голову прочитать мораль?

Открыв дверь, я едва не падаю в обморок.

— Привет, Мирта.

Не может быть, мне точно мерещится. Знала ведь, что не нужно брать у Деи эту дрянь, которую она мне настоятельно предлагала попробовать. Сейчас он исчезнет, это пройдет…

— Можно войти? — спрашивает Катон.

Я молча отступаю в сторону, дав Катону Блейку пройти в прихожую. Парень молча снимает плащ промокший плащ и вешает на крючок. Я следую за Катоном, который идет на кухню и убеждаюсь, что это не сон и не галлюцинации.

На кухне Катон достает из шкафа стакан и бутылку коньяка. Я, не в силах ничего сказать, просто сажусь за барную стойку, пока она наливает алкоголь и садится за стол у окна. Он залпом выпивает бокал, затем второй. Повисает тишина, не нарушаемая даже ночными уличными звуками.

— Что ты здесь забыл? — наконец выбираю один из самых безобидных вопросов, роящихся в моей голове.

Катон продолжает смотреть куда угодно, только не на меня. Странно, раньше бы меня это взбесило, но сейчас я абсолютно равнодушна.

— Я вернулся. Навсегда.

— Так же как и в Капитолий?

— Нет, — мой бывший ментор наконец-то осмеливается поднять на меня глаза. — На сей раз действительно навсегда. Я отказался от капитолийской прописки. Меня тут же отправили в Дистрикт-2. Назад я уже не вернусь.

— И почему же ты отказался?

Катон вздыхает и проводит рукой по лицу.

— Не смог я там находиться. Там все другое, не такое, как дома.

— Странно, раньше тебе это не мешало.

— Тогда у меня была цель. Сейчас меня там ничего и никто не держит, — говорит он. — Не могу я жить без наших гор, вечной прохлады и этой Улицы победителей. Меня будто манит сюда…

— Манит значит? — во мне начинает бурлить все накопленные за эти месяца чувства: от печали до гнева. — Что значит мне теперь придется съехать? Впрочем, это в твоем репертуаре: портить мою жизнь — твое призвание!

— Что за бред ты несешь?

— Разве бред? Ты либо бросаешь меня на произвол судьбы, либо пудришь мне мозги сказками о счастливой жизни, которой тут же лишаешь. Было бы намного лучше, если бы ты сказал о такой незначительной детали, как переезд в Капитолий еще до Игр. Тогда я бы действовала из других побуждений и победила бы быстрей, и не мучилась бы все эти месяцы!

Я роюсь по карманам в поисках сигарет и зажигалки.

— Об этом мне сказал Эмерсон на банкете, до этого я знать не знал об этом.

— И ты все равно принял предложение. Очень благородно, — зажигалка едва не выпадает из моих дрожащих пальцев, но мне все же удается прикурить.

— Да, я принял его. Потому что я тогда не осознал от чего я отказываюсь. Я… я кретин и всегда им был, — Катон встает с места. Я непроизвольно напрягаюсь. Его глаза светятся уже давно забытым мною безумием. — Все, что я мог — это лишь убивать. Моей единственной целью — была победа в Голодных играх, меня больше ничего не волновало, пока… Пока ты не умерла на моих руках.

— Я так-то жива, если ты забыл.

— Но тогда я думал, что ты мертва. А когда ты появилась на церемонии награждении — измученная, — но живая, я… Честно, я тебя возненавидел. Потому что ты опять заставила меня усомниться в себе, в моей цели, надорвала во мне что-то.

Его слова, словно острие ножа, полосуют мне душу. Я тушу сигарету прямо о столешницу, тоже встаю и подхожу к нему.

— И поэтому ты от меня сбежал?

Безумие в глазах Катона не проходит. Раньше я бы не рискнула подойти к нему, будь он в таком состоянии. Я вижу, как его трясет, он сжимает кулаки. Вдруг он глубоко вздыхает, его тело расслабляется и он едва слышно, но отчетливо произносит:

— Сбежал. Но я не могу бегать вечно. Я люблю тебя, Мирта Дагер.