Соглядатай

– Помню, читал. Да, это теперь модная тема. Ешь конфеты. Мне так совестно, что нет чаю. Ты, говоришь, нашел, что Берлин очень изменился. (Не то. Об этом уже было.)

– Американизация, – ответил Серафим. – Движение. Замечательные дома.

Пауза.

– Я хотел спросить тебя, – судорожно сказал Лев. – Это не совсем твоя область, но вот – здесь, в журнале… Я не все понял. Вот это, например. Эти его опыты.

Серафим взял журнал и стал объяснять:

– Что же тут непонятного? До образования магнитного поля, – ты знаешь, что такое магнитное поле? – ну вот, до его образования существует так называемое поле электрическое. Его силовые линии расположены в плоскостях, которые проходят через вибратор. Заметь, что, по учению Фарадея, магнитная линия представляется замкнутым кольцом. Между тем как электрическая всегда разомкнута, – дай мне карандаш, – впрочем, у меня есть, – спасибо, спасибо, у меня есть.

Он долго объяснял, чертил что-то, и Лев смиренно кивал. О Юнге, о Максвелле, о Герце. Прямо доклад. Потом он попросил стакан воды.

– А мне, знаешь, пора, – сказал он, облизываясь и ставя стакан обратно на стол. – Пора. – Он вынул откуда-то из живота толстые часы. – Да, пора.

– Что ты, посиди еще, – пробормотал Лев, но Серафим покачал головой и встал, оттягивая книзу жилет. Его взгляд снова уставился на олеографию: женщина в красном и черный пудель.

– Ты не помнишь, как его звали? – сказал он, впервые за весь вечер непритворно улыбнувшись.

– Кого? – спросил Лев.

– Помнишь, Тихотский приходил к нам на дачу с пуделем. Как звали пуделя?

– Позволь, – сказал Лев. – Позволь. Да, действительно… Я сейчас вспомню.

– Черный такой, – сказал Серафим. – Очень похож. Куда ты мое пальто… Ах, вот. Уже.

– У меня тоже выскочило из головы, – проговорил Лев. – В самом деле, как его звали?

– Ну, чорт с ним. Я пошел. Ну-с… Очень был рад тебя повидать… – Он ловко, несмотря на свою грузность, надел пальто.

– Провожу тебя, – сказал Лев, доставая свой потасканный макинтош.

Оба одновременно кашлянули, это вышло глупо. Потом молча спустились по лестнице, вышли на улицу. Моросило.

– Я на унтергрунд. Но как все-таки его звали? Черный, помпоны на лапах. Вот удивительно… Память тоже.

– Буква «т», – отозвался Лев, – это я наверное помню. Буква «т».

Они перешли наискось на другую сторону улицы.

– Какая мокрядь, – сказал Серафим. – Ну-ну… Так неужели мы не вспомним? На «т», говоришь?

Свернули за угол. Фонарь. Лужа. Темное здание почтамта. Около марочного автомата стояла, как всегда, нищая старуха. Она протянула руку с двумя коробками спичек. Луч фонаря скользнул по ее впалой щеке, под ноздрей дрожала яркая капелька.

– Прямо обидно, – воскликнул Серафим. – Знаю, что сидит у меня в мозговой ячейке, но невозможно добраться.

– Как ее звали, как ее звали, – подхватил Лев. – Действительно, это нелепо, что мы не можем… Помнишь, она раз потерялась, Тихотский целый час стоял в лесу и звал. Начинается на «т», наверное.

Дошли до сквера. За сквером горела на синем стекле жемчужная подкова – герб унтергрунда. Каменные ступени, ведущие в глубину.

– Ну, ничего не поделаешь, – сказал Серафим. – Будь здоров. Как-нибудь опять встретимся.

– Что-то вроде Тушкана… Тошка… Ташка… – сказал Лев. – Нет, не могу. Это безнадежно. И ты будь здоров. Всех благ.

Серафим помахал растопыренной рукой, его широкая спина сгорбилась и скрылась в глубине. Лев медленно пошел обратно – через сквер, мимо почтамта, мимо нищей… Вдруг он остановился. В памяти, в какой-то точке памяти, наметилось легкое движение, будто что-то очень маленькое проснулось и зашевелилось. Слово еще было незримо, – но уже его тень протянулась – как бы из-за угла, – и хотелось на эту тень наступить, не дать ей опять втянуться. Увы, не успел. Все исчезло, – но, в то мгновение, как мозг перестал напрягаться, снова и уже яснее дрогнуло что-то, и, как мышь, выходящая из щели, когда в комнате тихо, появилось, легко, беззвучно и таинственно, живое словесное тельце… «Дай лапу, Шутик». Шутик! Как просто. Шутик…

Он невольно оглянулся, подумал, что Серафим, сидя в подземном вагоне, тоже, быть может, вспомнил. Жалкая встреча.

Лев вздохнул, посмотрел на часы и, увидя, что еще не поздно, решил направиться к дому, где жили Лещеевы, – похлопать в ладони, авось отопрут.

Хват

Наш чемодан тщательно изукрашен цветными наклейками – Нюрнберг, Штутгарт, Кельн (и даже Лидо, но это подлог); у нас темное, в пурпурных жилках, лицо, черные подстриженные усы и волосатые ноздри; мы решаем, сопя, крестословицу. В отделении третьего класса мы одни, и посему нам скучно.