Соглядатай

Собравшиеся – пятеро других моряков, хозяин и молодая официантка, – не перебивая и только в самые решающие моменты покачивая головой, дослушали рассказ до конца. Матиас также следовал их примеру.

В конце возникла пауза. Затем фельдшер повторил некоторые эпизоды из разных мест своего рассказа, пользуясь в точности теми же словами и таким же образом выстраивая предложения:

– Крючники уже начали слегка отгрызать самые нежные части: губы, шею, руки… другие места тоже… Только слегка: почти ничего не отгрызли. А может, это был красный угорь или какой-нибудь спаниель…

После новой паузы кто-то наконец сказал:

– Видимо, дьявол ее наконец-то прибрал!

Это сказал один из моряков – молодой. Вокруг него поднялся ропот – довольно тихий, не означающий ни одобрения, ни возмущения. Затем все умолкли. По ту сторону стеклянной двери, за булыжной мостовой и полосой ила воды порта были в это утро сероватого цвета, блеклыми и лишенными глубины. Солнца не было.

За спиной Матиаса раздался голос:

– А может, ее подтолкнули – а? – чтобы она упала… Малышка-то у нас была живенькая.

На этот раз молчание было более долгим. Обернувшись к залу, коммивояжер попытался по лицам определить, кто говорил.

– Оступиться может кто угодно, – сказал фельдшер.

Матиас допил свой абсент и поставил стакан на прилавок.

Он увидел свою правую руку, лежащую на краю прилавка рядом с пустым стаканом, он тут же спрятал ее в карман куртки. Там она наткнулась на открытую пачку сигарет. Он достал из глубины кармана сигарету, поднес к губам и закурил.

Дым, выпущенный из округлившегося рта, образовал над стойкой бара большое кольцо, которое, медленно изгибаясь в неподвижном воздухе, стало превращаться в два одинаковых завитка. Матиас как можно скорее попросит у своей квартирной хозяйки ножницы, чтобы подстричь эти неудобные ногти, с которыми ему не хотелось ходить еще два дня. Вот тогда-то он впервые подумал о трех окурках, которые он забыл в траве над обрывом, за поворотом у второго километра.

Ему бы не повредило немного пройтись, никаких других дел у него, в общем-то, не было. Путь туда и обратно займет час, максимум полтора – он запросто вернется к обеду – туда и обратно, на ферму к старым друзьям Марекам, которых он накануне не застал дома.

Он вновь оказался на дне небольшой впадинки, в укрытой от ветра ложбинке. По крайней мере, ему казалось, что он ее узнает; но его воспоминания слегка отличались от того, что он видел сейчас перед собой. Отсутствие овец не в достаточной степени объясняло эту перемену. Он попытался представить себе сверкающий велосипед, лежащий на травке солнечного склона. Но солнца тоже не было.

Впрочем, никаких сигаретных окурков обнаружить там ему не удалось. Поскольку те три сгорели лишь наполовину, вчера вечером или сегодня утром их, возможно, подобрал какой-нибудь прохожий. Прохожий! В этих глухих местах никто не ходил – как раз за исключением тех, кто отправился на поиски маленькой пастушки.

Матиас снова посмотрел на траву под ногами, но теперь он больше не придавал этим потерянным окуркам большого значения: на острове, как и везде, люди курили одни и те же сигареты в синей пачке. Тем не менее Матиас по-прежнему неотрывно смотрел на землю. Он видел лежащую у его ног маленькую пастушку, которая медленно изгибала тело вправо и влево. Чтобы она не кричала, он заткнул ей рот скомканной сорочкой.

Подняв голову, он заметил, что стоит не один. Именно поэтому он и поднял голову. На вершине скалы, в пятнадцати или двадцати метрах от Матиаса, на фоне серого неба вырисовывалась неподвижная стройная фигурка девочки, которая смотрела на него.

В этот момент Матиасу почудилось, будто он снова видит маленькую Жаклин. Понимая всю абсурдность подобного явления, он в то же время отметил, что она была несомненно на несколько сантиметров выше и на несколько лет старше, чем Жаклин. Впрочем, при более внимательном рассмотрении это лицо показалось ему совершенно не похожим на личико Виолетты, хотя и не совсем незнакомым. Вскоре он вспомнил: это была молодая женщина, которая жила у Жана Робена, в домике в глубине небольшой бухты.

Он пошел к ней – медленно – можно сказать, неподвижно. Ее наряд – какой носили почти все девушки на острове – представлял собой всего лишь до крайности упрощенный местный старинный костюм: тонкое черное платьице с длинными рукавами, довольно облегающее, особенно на груди, на талии и на бедрах, но с очень широкой юбкой; круглый вырез полностью обнажал шею; прическа состояла из двух кос, заплетенных по бокам и закрученных в небольшие шиньоны, которые скрывали верхнюю часть ушей, а волосы на затылке разделялись посередине тугим пробором. Очевидно, маленькие девочки носили такие же платья, но гораздо короче и зачастую без рукавов; причесывались они так же, но без шиньонов.