Софисты

— Да, да, — усмехнулся Фидиас. — А потом учредили бы мы там и Пникс, и суды, и тюрьмы и опять наговорили бы тьму прекрасных речей о необходимости поставить над этими степями и лесами прекрасный Акрополь и — сказка началась бы снова… — грустно поник он головой. — Нет, Дорион, я ценю твое доброе сердце, но, право, меня не тянет уже никуда. Я, должно быть, нездоров, такое бессилие во всем теле и душе, что даже и смотреть ни на что не хочется… Мы все во власти каких-то снов, рабы каких-то неведомых сил и точно кто-то огромный издевается над нами. Казалось бы, все данные у человека, чтобы быть счастливым, а мы льем слезы. И ты не думай, что я это только в тюрьме так закис, — нет, эти думы приходили мне даже тогда, когда я совсем молодым был с нашим флотом в Милете, — сердце его при этом слове затрепетало: она там теперь… — и смотрел на ту пышную природу, на море лазурное, на радостное небо. И в то же время и там и тесно, и душно и — некуда деваться. Да, на тех солнечных берегах — рай, а мы усеяли их разложившимися трупами наших моряков и гоплитов. Нам нужно было золото, а милетцы упрямились, вот мы и отравили их берега вонью наших воинов… Мы с тобой идем как будто какими-то одинаковыми внутренними дорогами к какой-то одинаковой смутной цели, и пути наши для малодушных страшны. Впрочем, давай лучше говорить о другом… — перебил он себя. — Скажи, что нового среди наших? Где Алкивиад? Он обещан быть у меня вчера по моему делу, но не пришел. Он здоров?

— Я видел его днем с веселыми девицами, пьяного, — махнул рукой Дорион. — Вот, может быть, настоящий философ. Нет ничего мудреного, что за поцелуй какой-нибудь златокудрой он забыл и тебя, и все на свете, — о бедной Гиппарете я уже не говорю…

— А Сократ что?

— Все то же. Играет в слова… — сказал Дорион. — В нем я слышу двух Сократов: один, который молчит и думает, а другой — болтает о всяких пустяках. Первое время он тешил и умилял меня. Но я рад, что я ушел из-под его власти, а потом и от власти всяких слов. Послушай по очереди всех этих так называемых мудрецов, которые никого еще мудрым не сделали: один одно, другой непременно другое, третий непременно третье, а в результате игра в жмурки, когда всякий ловит что-то наудачу: поймал — ладно, не поймал — тоже убытка никому нет. Многообразие истины есть верное доказательство отсутствия истины. Вокруг нас бесконечная тьма и, чтобы не пугаться ее, мы плетем этот набор красивых словечек. Не приличествует мужу заниматься детскими игрушками: знаю только то, что я знаю, а это очень, очень мало…

Над ними тихонько летали на своих мягких крыльях совы Парфенона и изредка кричали печальными голосами. Вдали поднялось мутно-багровое зарево: то на берегу Илиссоса жгли умерших чумных…

XIV. ЗА СОВЕТОМ К АПОЛЛОНУ