Содом и умора

— Ааааааааааааааааааа, — Дубай вскочил, как ужаленный, и, путаясь в собственных ногах, унесся прочь.

«До встречи в суде», — подумал я под грохот закрываемой двери.

— Вау! — завыл Вирус, уверяя, что на этот раз дело точно добром не закончится.

— Вав! — глухо согласилась с ним мамаша.

— Дура! — захныкал Адам, очнувшись. — Ты мне нос разбила.

— Хрень! — сплюнула Клавдия.

Она помогла Лильке встать, а на ее окровавленного кавалера посмотрела, как на осклизлого червяка.

— Надо напиться, — сказал Кирыч.

Все поняли, что это приказ.

* * *

Драматургия вечерины была такова, что в следующем акте — чуяло мое сердце — кому-то точно оторвут голову, поэтому, отмывая на кухне Адама, я желал только одного — чтобы гости убирались по домам.

Пока целы.

Я почувствовал себя в безопасности, лишь очутившись на диване в обнимку с теплым брюхом Кирыча.

Марк валялся у нас в ногах и говорил слова любви. «В критической ситуации понимаешь цену настоящей дружбе», — придумал я начало ответной речи, не сразу поняв, что прочувствованный монолог предназначался рому, початую бутылку которого Кирыч держал в руках.

Барышни забились в дальний угол и громко ненавидели.

Лилька была так признательна Клавдии за свое чудесное спасение, что даже выпила с ней на брудершафт. Одарив новоиспеченную подругу поцелуем, она поделилась с ней своим любовным опытом (аборт после пьяного секса на пятом курсе университета, три любовника, один из которых — последний — женат на докторе физико-математических наук).

— Хрень! — жалела ее Клавдия.

Обретя в Клавдии родственную душу, Лилька преисполнилась неприязнью ко всем, кому неведомы критические дни.

— Все мужики — подлецы, — сообщила Лилька, глядя на Адама, который, впрочем, распухшим носом больше напоминал медведя коала.

— Хрень, — поддержала Клавдия, готовая в любую секунду выломать у Адама все его ребра.

— Мы рожаем детей! Тянем семью! — бряцала Лилька чужими медалями.

Клавдия, которой также были незнакомы радости материнства, смотрела на Лильку, как на пророка.

— А что они?! — Лилька погрозила Адаму пальцем. — Они дерутся! Они захватили все посты! Пьют! Женятся на докторах физико-математических наук!

Потом Лилька пришла к справедливому выводу, что оставаться в этом доме — это подвергать свою жизнь смертельной опасности и, заваливаясь на Клавдию, ушла.

— Мы будем бороться! — сказала она на прощание.

Клавдия тоже сказала, по обыкновению попав в самое яблочко.

Адам пережил лилькину ненависть с удивительным спокойствием. «Все идет, как надо», — было написано на его лице, а я подумал, что в аристократических домах опозоренные дамы наверняка уже не раз колотили его ридикюлями.

Впрочем, внимание, которое он усиленно оказывал Валерию, кажется, было неподдельным: оно не иссякло и с уходом воинственных амазонок.

Салонный хулиган и собачий препаратор отдавали должное анатомии, в которой каждый был по своему силен.

Адам рассказал о бабах из деревни где-то под Смоленском, которые благодаря особому строению организма, могут рожать младенцев своей мечты. Теперь в той деревне все мальчики похожи на президента, а девочки на бухгалтершу Светку — главную местную потаскуху.

Ветеринар в долгу не остался. Он просветил Адама о том, какие в носу бывают перегородки и что может случиться, если по ним сильно бить. Адам хватался за распухший нос и охал. А когда Валера сообщил о своем гайморите («это похуже, чем все разбитые носы вместе взятые», — так было сказано), то сделался его самым задушевным другом.

Адам покинул нас, обнимая Валеру за талию, что не исключало последующего медосмотра. Как ни странно, кавказуха шляхтича не покусала. Напротив, введенная в заблуждение пятнистой шубейкой, вирусова мать приняла Адама за далматина-переростка и начала беспощадно с ним кокетничать, норовя поставить передние лапы ему на плечи.

Закрывая дверь за последними гостями, я чувствовал себя свахой, которая делает свое дело кое-как, а клиенты, между тем, счастливо обретают друг друга. «Чтобы что-то получилось, надо оставить все, как есть», — подумал я и пожалел, что поделиться этой умной мыслью можно только с Вирусом. Он выбрался из спальни сразу, как только его родительница скрылась за порогом, и с облегчением произнес свое любимое слово из трех букв.

— Вав!

Кирыч, выпив все, что пьется, заснул на диване. Марк ушел с ромом к себе в комнату. Наверное, для того, чтобы поведать ему что-то совсем интимное.

* * *

Под ногами хрустело стекло, а я радовался, что заснул прямо в ботинках и наутро мне не пришлось бродить по развалинам, когда-то претендовавшим на уют, выискивая обувь понадежнее тряпичных тапочек, а потом заваливаться на пол и смотреть, как из рваной раны на ноге вытекает моя жизнь.

Осмотр окрестностей меня порадовал. Я не узнал ничего больше того, что мне было уже известно.

Пол в туалете был усеян клочьями собачьей шерсти, но все флаконы, стоявшие на полке над раковиной, были целы. «Ангельский характер», — с благодарностью подумал я.

Обои на кухне, куда ударило шампанское, пошли пузырями.