Содом и умора

«Любовь любовью, а считать Марк не разучился», — с благодарностью подумал я и попытался разобрать, что ответил Кирыч. Но тот говорил что-то невнятное: «бу-бу-бу».

— У него одни глаза остались. Жалко ведь! — вновь вступил Марк.

Ответом было лишь «бу-бу-бу», которое, впрочем, делалось все членораздельнее.

— …Хорошо успокойся и вообще это не твое дело, — бубнил Кирыч, явно собираясь выйти.

Я шмыгнул назад в спальню и, упав на кровать, затаился.

— Илья! — сказал Кирыч, склонившись на до мной. — Давай забудем… Но ты тоже хорош… Встань на мое место… Неприятно ведь. Люди смотрят и ты… с этим… Стыдно же…

Кирыч говорил, а мне было все труднее притворяться спящим. Нет, я не кинулся ему на шею и не оросил его слезами. Но, честно говоря, был готов это сделать, какую бы третьеразрядную мелодраму это ни напоминало.

«Ах, лямур-лямур», — запела в моей голове давешняя француженка.

А вместе с ней пело и мое сердце. Ей-богу, пело. Я не вру!

* * *

— Марк! — крикнул я из коридора.

— Ау! — поддержал меня Кирыч.

Прогуливаясь по бульварам, мы успели два раза поссориться, столько же раз помириться и теперь веселились, как дети. Недавние страдания оказались глупым недоразумением. В конце-концов, в смысле карьеры Кирыч даже выиграл. Теперь для Веры Петровны он был не просто одним из подчиненных, а членом клуба «Обманутые партнеры». Чувствуя духовное родство, начальница даже зазывала его к себе на кофе. Коллеги завидовали, но поделать ничего не могли — на их спутников жизни сановные мужья не вешались.

— Марк, я знаю, что ты дома! — крикнул я, осмотрев ботинки в коридоре и убедившись, что все они на месте.

— Слышу-слышу! — наконец, откликнулся Марк. — Не мешайте, я занят.

Я заглянул к нему в комнату и увидел, как он с ожесточением трет утюгом какую-то тряпку.

— Сережа отменяется, — понял я.

Марк отставил утюг и затрясся всем телом:

— Ууу…

ТАНЯ

— Приезжайте, поговорить надо, — коротко сказала Таня и бросила трубку.

Телеграфным стилем она изъясняется редко — только когда это действительно серьезно. Пришлось наплевать на святое — пятничный вечер — и мчатся на метро.

Поезд выл, прорываясь сквозь темноту. Было поздно, поэтому в вагонном окне отражалась лишь наша геометрия: плотный Кирыч, тощий Марк и я — средней комплекции гражданин. Квадрат, линия и прямоугольник…

— Надеюсь, не Санек, — сказал квадрат.

— Он и есть, — горестно поникла линия.

Они посмотрели на меня, надеясь, что я найду неоспоримые доказательства их неправоты. Я уже собрался их разочаровать, как поезд начал тормозить и бархатный баритон сообщил:

— Станция Полежаевская.

Мысли потекли совсем в другую сторону, к Саньку не имеющие никакого отношения.

Человека, презентовавшего свой голос московскому метрополитену, я всегда представляю себе в профиль. У него высокий белый лоб, блестящие черные волосы и нос с горбинкой. Экземпляр из серии «Вулканический брюнет», из тех, что производятся эксклюзивно и потому всегда нарасхват. Таких показывают только в кино и новостях про испанских террористов. Жаль, в метро они не ездят, а только говорят…

— Нам пора! — Кирыч дернул меня за рукав.

Возвращаться к прозе жизни не хотелось. Санек вовсе не тот человек, о котором приятно думать. А уж видеть его — тем более.

* * *

И Кирыч, и я познакомились с Татьяной одновременно. Собственно, мы оба вряд ли узнали бы о ее существовании, если бы однажды, лет восемь тому назад, вместе не сидели на бульваре.

Была летняя ночь. Фонарь нарисовал желтое пятно перед нашими ногами, отчего шелковая прохладная темнота вокруг, казалась еще шелковей, еще прохладней и темнее. Кирыч взял меня за руку. Снизу — жесткое дерево скамьи, сверху — тепло ладони. Было томительно и приятно.

— …Кирилл… вы… — говорил я, боясь спугнуть зарождавшуюся нежность.

В пятне света возникла девушка-подросток. На ней был серенький деловой костюмчик: пиджак и прямая юбка чуть ниже колена. Мышь, каких миллионы служат в присутственных местах — верными секретаршами, например.

— Голубые, — сказала мышь, будто выписывала входной билет на эшафот.

Кирыч отдернул руку.

Нежность начала вянуть.

Что ей от нас надо? Мы просто сидим и смотрим на луну. Как вон та компашка, что шумит на другом конце бульвара, и как сотни других людей, которые не хотят париться ночью в душной квартире. Ведь это законом не запрещено?

— Вы что-то хотели? — осведомился я подчеркнуто-вежливо, изо всех сил желая, чтобы девица ушла, прихватив с собой и мышиный костюмчик, и прокурорский тон.

Я был почти уверен, что где-то неподалеку прячется здоровый детина. Подначил свою подругу на подлость и сейчас глумливо хихикает, слушая, как она терзает педиков. Надеется, что у них лопнет терпение. Тогда он выскочит из тьмы и начнет орать про извращенцев, которые совсем обнаглели, сидят на бульварах, где гуляют дети. А потом он звезданет одного из них по морде. «По наглой рыжей морде», — подумал я и закусил губу, однажды уже разбитую в кровь.

— И вам не стыдно? — звенящим голосом спросила мышь.

— Стыдно, — сказал Кирилл.