Содом и умора

«Все детство репетировал», — догадался я.

— Уау! — восхищенно подал голос Вирус.

Он сидел у ног нашей гости и ловил каждый ее взгляд.

Увидев Анну Ивановну, наш пес первым делом обслюнявил ей юбку. Плохое воспитание тут ни при чем. То было знаком всепоглощающей любви с первого взгляда. Весь вечер он бегал за ней, как дуэнья за испанской инфантой.

«Хоть один настоящий мужчина в нашем сладком семействе», — лениво подумал я и хихикнул. Наверное, получилось некстати, потому что Анна Ивановна раздумала петь.

— Посуду… — начала она, вопросительно глядя на Кирыча, угадав в нем главного кухмейстера.

Марк взвился:

— И не думай, мамочка, мы конечно, все сами уберем, ты же устала, тебе нужно отдохнуть, пойдем, я покажу, как мы все миленько устроили.

Марусю было не узнать. Весь вечер на его лице была нарисована такая сладость, что, не будь он сыном, то Вирус обязательно вызвал бы его на дуэль. Хорошо хоть Кирыч не потерял самообладания. Иначе я решил бы, что схожу с ума. Ведь психи всегда в меньшинстве, а мне любить чужую мать было пока не за что.

Анна Ивановна растерянно оглядела стол, словно ее лишали чего-то жизненно необходимого и пошла за Марком. Вирус потрусил следом.

— Если хочешь книжку почитать, то на полке целая стопка, — мелким бесом рассыпался Марк из своей комнаты. — Здесь выключатель, чтобы свет выключать.

— Он же включатель, чтобы свет включать, — шепотом прокомментировал я.

— Поняла. Иди-иди! — сказала Анна Ивановна.

— Мамочка-мамусенька! — передразнил я, дождавшись, когда Марк закроет за собой дверь.

— Я прошу тебя… — зашипел Марк, как кошка на собаку.

Казалось, еще одно слово — и он располосует мне лицо. Испытывать сыновние чувства мне тут же расхотелось. Лучше бы баиньки. Зевая, я начал нехотя складывать грязные тарелки стопкой, одновременно думая о том, не закатить ли мне Кирычу истерику. Но потом я вспомнил, кто был автором царского ужина и смягчился. Так и быть, пусть отдыхает.

Кирыч пялится в свою рюмку, на дне которого плескались винные остатки и, видимо, с сожалением думал о том, что вечер закончился, вино тоже, надо идти спать, завтра — на работу и так до гробовой доски.

— Марк! — послышался голос Анны Ивановны.

Марк вздрогнул.

«Куда мы картинку девали?» — испугался я, но тут же успокоился: двух атлетов, слившихся в поцелуе, мы сослали за шкаф.

— Что это? — спросила Анна Ивановна, появляясь перед нами.

В руках она держала кусок переливающейся материи. «Начинается!» — звякнуло в моей голове.

В этом сильно декольтированном платье из серебристого люрекса Марк иногда блистает на домашних вечеринках «для своих». Он подкладывает в лиф шарики с водой, напяливает черный парик и в образе «фамм-фаталь» открывает рот под Эдит Пиаф. Его номер имеет у гостей бешеный успех. Особенно, если от полноты чувств Марк слишком сильно стискивает руками фальшивую грудь и шарики лопаются.

— Откуда оно у тебя? — спросила Анна Ивановна.

— Мм, — сказал Марк в полной панике.

— Мм, — протянул я, тоже не зная, что ответить.

— Мм, — загудел в унисон Кирыч, озадаченный не меньше.

— Ммама, — наконец, нашелся Марк. — Я давно хотел тебе сказать…

«Не надо! — мысленно завопил я. — Неужели нельзя приберечь чистосердечные признания для беседы с глазу на глаз?!».

— Это принадлежит… — продолжил Марк. — Моей девушке!

Кирыч от неожиданности присвистнул.

— Высокая! — сказала Анна Ивановна, прикладывая платье к себе.

— Она… модель! — сказал Марк.

— Красивая значит, — сделала вывод Анна Ивановна и осторожно провела рукой по переливающейся ткани.

* * *

— У них это серьезно? — спросила она, глядя на свой нож, превращающий пучки травы в зеленое месиво.

— У кого, Аннванна? — я кинул чищеную картофелину в раковину. От здоровенного клубня остался шарик размером с горошину.

— У Марика и его… модели.

— Не волнуйтесь, Аннванна, потрахаются и разбегутся! — брякнул я, озадаченный больше тем, что в картошке оказалось больше гнили, чем еды.

— Потрахаются и разбегутся, — эхом повторила она и осеклась. — Ох, что же ты говоришь!

— Не нравится «трахаться», назовите по-другому, — начал злиться я.

Черт знает что, эти бабки на рынке врут и не краснеют, ведь обещала же матрена «молодую рассыпчатую картошечку», а подсунула старую, гнилую и наверняка твердую, как бетон.

— «Заниматься сексом», «совокупляться», «сливаться в экстазе», «вступать в связь», — предложил я на выбор.

Анна Ивановна поморщилась:

— Думаешь, это у них ненадолго?

Моя душа, оплеванная вруньями-торговками, требовала компенсации.

— Хотите правду? — я отложил нож в сторону и честно посмотрел Анне Ивановне в глаза. — Она не манекенщица, а «драгкуин».

— Вроде «драгдилера»? — переспросила она, округлив глаза то ли от любопытства, то ли от ужаса. — Наркотиками торгует?

— Ну, да, и наркотиками тоже, — согласился я, на ходу перекраивая сценарий. — Возле университета дружбы народов. Она из Африки. Для них там наркотики, как для нас семечки.

— И сама, наверное, тоже курит? — покачала головой Анна Ивановна.

— И не сомневайтесь! И курит, и колется, и нюхает, — подтвердил я.

— Кокаин? — ахнула Анна Ивановна. — Ой, бедная, бедная…