Содержимое ящика. Повести и рассказы

Медики слушали и напряженно молчали. Доктор Лекрин поднялся со стула, подошел к Гвоздеву и осторожным сильным движением уложил его на диван.

— Вы многое забыли, Николай Иванович. Полежите. Закройте глаза.

Гвоздев подчинился.

— Что вы помните о вашем полете? — тихо и медленно спросил доктор Лекрин.

Пациент помолчал. Подышал, закрыв глаза и положив голову на валик дивана. Потом сказал:

— Три раза я видел… Бобёр не верит, а я видел… Она как сковородка… с короткой ручкой… и летает такими уменьшающимися кругами, вроде как воронка…

В кабинете наступила тишина. За распахнутым настежь окном в жаркой темноте лета далеко-далеко слышались тревожные вскрики «скорой помощи». Медики пошептались, и прошелестели в полутьме слова «амнезия», «иридиогиперимия», «антипиретики».

Гвоздев на диване пукнул и стал дышать ровнее.

— Понаблюдайте его! — Профессор Драшку указал Богданову на лежащего. — А вас, Лекрин, прошу со мной.

На лестничной площадке возле цельного стекла большого окна профессор сказал:

— Поздравляю, коллега! Очень интересно, и хочу подчеркнуть, что это исключительно ваше достижение.

— В каком смысле? — спросил озадаченный Лекрин.

— Ну, в том смысле, что это не вполне по профилю нашего института, но… в меру своего влияния могу обещать, что поставим вопрос об открытии нового направления… и тогда… ваши перспективы становятся… — Профессор пожевал губами и рукой показал дальнейшее развитие перспективы.

— Спасибо, профессор. — Лекрин опустил глаза. Сердце колотилось.

— У меня к вам просьба, голубчик, — сказал профессор, беря Лекрина за пуговицу халата и внимательно ее разглядывая. — Вы дежурите, так что… вас не затруднит?…Часа через два позвоните ко мне домой и скажите жене, что у нас тут с вами срочные дела… и я никак не могу оторваться… Одним словом, что дома буду утром, после обхода… Короче, голубчик, поздравляю вас с большой удачей! Вы поняли меня?

Профессор отбыл в темноту, а молодые медики обустроились в том же кабинете возле больного, поужинали чем Бог послал, выпили по две рюмки коньяку, а потом еще по одной и начали строить планы. Мысль колебалась между получением гранта от фонда Сороса на дальнейшие разработки (Международный вариант) и созданием собственной «Клиники Отключения Сознания» в Крыму, где хорошее сочетание высоких скал и качественного алкоголя (Патриотический вариант).

В 4.27 утра пациент проснулся и попросился в уборную. По возвращении он был подвергнут общему осмотру, измерению температуры и давления. Все параметры были в порядке. Система «сердце — легкие» работала нормально. Больной выглядел выспавшимся, и доктор решился на короткий неутомительный разговор. Доктора не покидало счастливое возбуждение. Доктор спросил больного о его памяти вообще, о количестве потребляемого обычно алкоголя, о наследственных болезнях и подошел, наконец, к вчерашнему провалу сознания. Важно было установить, произошло ли отключение от удара о землю или до удара. И если последнее, тогда — отчего?

Больной опять мутно заговорил о сковородке с ручкой и воронкообразном движении, а потом, резко выдохнув воздух, указал на полупустую бутылку коньяка и попросил налить ему рюмочку. Исследователи переглянулись. Богданов поправил очки и вопросительно вздернул подбородок. Лекрин махнул рукой и сказал:

— A-а! Под мою ответственность!

В 5.09 опять измерили температуру и давление. После чего втроем допили коньяк и еще развели немного спирта.

В 6 часов, когда за стеной в комнате старшей сестры замурлыкало радио утренними позывными, все трое задремали — Гвоздев на диване, а медики по углам в неудобных креслах.

Сестра-хозяйка Анна Игнатьевна решительно потребовала убрать больного из кабинета заведующего. В 9.30, когда начался обход, Гвоздев был уже в 229-й — светлой общей палате на шесть человек.

Профессор Драшку, веселый, оживленный, но слегка обросший за ночь щетиной, бодро шел во главе своей свиты. В 229-й присел на кровать к Гвоздеву, оттянул ему веки и близко заглянул в глаза:

— Ну что, голубчик, в рубашке, можно сказать, родились? Мы вас еще понаблюдаем, а там, глядишь… Рентген? — обронил он, вопросительно повернув голову назад.

Из свиты выдвинулся доктор Лекрин и, щуря слипающиеся, покрасневшие глаза, сказал:

— Рентген сразу после обхода.

— Хорошо! — Профессор Драшку удовлетворенно потер руки. — Очень хорошо! Сделайте снимки, а мы их… — профессор почмокал губами, — посмотрим!

Свита тронулась дальше вслед за лидером. Больные, шаркая тапочками, потянулись на процедуры. В палате остались только Гвоздев и доктор Лекрин. Врач нежно взял гвоздевскую руку и нащупал пульс.

— Николай Иванович, скажите, вы боитесь высоты? Когда вы стояли на балконе… перед самым падением, вы смотрели вниз?

Гвоздев погрузился взглядом во внутрь себя. Потом глаза его снова обрели осмысленность, и он уставился на доктора:

— Вы, извините, что имеете в виду? Вы о чем все время говорите?

— Я имею в виду, — терпеливо проговорил Лекрин, — что, когда вы падали…

— А с чего вы взяли, что я падал? Никуда я не падал.

— То есть?

— Чего «то есть»? Почему я должен падать… с девятого этажа?