Содержанка

Лида принялась медленно обходить ее, пытаясь увидеть хоть что–нибудь такое, за что это жилище можно было бы похвалить. Воздух здесь был несвежим, он напоминал о давно умерших надеждах прошлых обитателей. Бумажные обои на стенах, покрытые многочисленными пятнами, кое–где отставали от стен. Оконное стекло пересекала трещина, а над одной из кроватей из стены торчал электрический кабель с пучком оголенных проводов. Лидии он показался ужасно похожим на змею с отрубленной головой.

— А потолок ничего, — заметила она. Потолок в комнате был высоким, с изящными лепными карнизами. — И пол. Может, он и потертый, но это настоящий паркет.

Елена брезгливо закатила глаза.

— Посмотри на эти тряпки!

— Да, половички немного староваты, но чего ты ожидала от коммуналки?

— Ничего, — буркнула Елена.

— Ну, это как раз то, что мы имеем. Ничего.

Это было не совсем так. Теперь у них была крыша над головой. Для Л иды это было главное, и ее не сильно беспокоило то, что находилось под этой крышей. Она научилась мириться с трудностями. Когда они с матерью жили впроголодь в Цзюньчоу, от того, лежали ли в синей чашке на каминной полке деньги за аренду, зависело, будешь ли ты есть, будет ли тебе где спать, будет ли тебе тепло или ты будешь страдать от холода. Жилье, которое им удалось подыскать, находилось в задымленном промышленном районе, и их дом был зажат между шинным заводом, изрыгавшим жуткие запахи, и небольшим кирпичным зданием, в котором какая–то семья изготовляла собачьи поводки, Сам дом был разделен на многочисленные квартирки, у него имелся свой внутренний двор, а у входа стояла будка сапожника, армянина с тремя золотыми зубами, который занимался еще и тем, что точил ножи и ножницы. Попков сразу объявил его осведомителем ОГПУ, но Лида не поверила казаку. Попков во всех видел сотрудников управления, но если бы это было так, спорила с ним Лида, просто не осталось бы, на кого доносить. Сейчас же она стояла, задрав голову, и осматривала потолок. Потолок был ровный, без трещин. Да, когда лежишь в кровати, можно подумать и о красоте, но сейчас важнее было то, что этот потолок хотя бы не протекал.

— Не жалуйся, Лена.

— Я сама решу, когда мне жаловаться. — Женщина уперла руки в широкие бедра. — Ты думаешь, мы втроем, ты, я и Попков, сможем жить в этой картонке и не поубиваем друг друга через три дня?

Лида расправила занавеску, разделявшую комнату на две половины. Когда они перестали видеть друг друга, создалось впечатление, что у каждой своя, отдельная территория.

— Не беспокойся, Лена, — рассмеялась она. — Я буду затыкать уши.

— Триста, триста двадцать, триста сорок… четыреста, четыреста десять…

— Лида, считай хоть всю ночь, от этого ничего не изменится. — Попков стоял, заслонив огромными плечами почти все окно.

Он был в длинном черном пальто с поднятым воротником и наблюдал за тем, как Лида на кровати раскладывает содержимое своего денежного пояса.

— Четыреста десять рублей, — невесело произнесла Лида. — Этого мало.

— Придется обходиться. Больше у нас нет.

— Разрешение на жительство и продовольственные карточки нам обошлись слишком дорого.

— У нас не было выбора.

— Я знаю. Ты говорил.

— Такая у них цена на черном рынке. Я пытался, Лида, но…

— Это не твоя вина.

Она сгребла в кучу оставшиеся деньги, погладила, перемешала, как будто от этого их количество могло увеличиться. Поэтому они отказались даже от самых дешевых гостиниц и сняли одну комнатку в многолюдной коммуналке на маленькой грязной улочке. Да и то им повезло. Они с Еленой несколько дней простояли на холоде в очереди у жилищного комитета, и жилье им досталось только после того, как мужчина, стоявший перед ними, свалился прямо у них на глазах с сердечным приступом, когда узнал, что ему наконец выделили комнату. Теперь каждый рубль, который проходил через пальцы Лиды, как будто прожигал дыру в ее желудке, и никакое количество плохо пропеченного черного хлеба, который продавался в московских магазинах, не могло заделать ее. Она вздрогнула, провела тыльной стороной ладони по губам и взялась за подбородок. Губы ее вдруг пересохли.

— В чем дело? — спросил Попков. За его спиной была видна луна, которая медленно приобретала тот странный оттенок серого, который бывает перед самым закатом. Голуби начали усаживаться на крыши. — В чем дело? — второй раз спросил он, не дождавшись ответа.

— Ни в чем.

— Не похоже.

— Ни в чем. Но спасибо, что спросил.

Он издал недовольный грудной звук, больше всего похожий на злобное рычание. Но Лида сосредоточилась на комнате, на голых стенах. Все четыре были на месте. Уж они–то никуда не денутся, хотя бы в этом она могла быть уверена. Трехэтажное здание с внутренним двором когда–то можно было бы даже назвать красивым, но несколько лет назад оно перешло в руки жилищного комитета, который разбил его просторные внутренние помещения на крохотные комнатушки и вселил туда жильцов. Нескольких квадратных метров хватало только на то, чтобы поставить кровать, а те, кому повезло, могли позволить себе личное кресло и сервант. Лиде не повезло. Она получила кровать, а Попков занял кресло.