Содержанка

— Антонина, — сказала она, — у вас есть машина?

Чан Аньло понял, что она была там, как только вошел в комнату, еще до того, как зажег свет. Он чувствовал ее в темноте. Ни звука, ни движения, только ощущение ее присутствия. Ее разума, ее мыслей, ее самой.

— Лида, — выдохнул он.

Не зажигая лампы, он прошел по голым половицам. Она стояла в углу. Ее терпеливая неподвижность указывала на то, что она пробыла здесь долго, и он выругал себя за то, что позволил задержать себя на бесконечном официальном обеде. Он еще не сказал ей, что время, отпущенное его делегации на пребывание в России, скоро истекает. Она обвила руками его шею, и он вдохнул знакомый аромат, снова почувствовал завершенность, которую только его девушка–лиса могла дать ему. Он обнял ее, но не настолько сильно, чтобы смять мысли, которые витали вокруг нее, как светлячки в темноте. Он оставил им место для полета.

— Что случилось, любовь моя?

— Я приношу тебе несчастья?

Он почувствовал, как злые ночные духи скользнули мимо его головы, зашуршали в темноте, пытаясь вгрызться в ее мысли. Он провел рукой по воздуху, чтобы разогнать их, и она отклонила голову, чтобы внимательно посмотреть на его лицо.

— Приношу?

— Нет, Лида. Ты не приносишь мне несчастья. Ты дополняешь меня. Кто вливает такое отвратительное масло в твои уши?

— Елена.

— Скажи Елене, что…

— Сегодня был ранен Попков. Он чуть не умер. Из–за того, что помогал мне.

Дыхание Чана затихло.

— И сегодня из–за меня умер Дмитрий Малофеев, — Она прошептала эти слова так, будто они могли в любую секунду треснуть, как хрупкое стекло. — Теперь я прошу помощи у тебя, и мне страшно.

Он отпустил ее и зажег газовую лампу. В призрачном свете губы ее казались напряженно сжатыми, на лице темнел синяк. Но в янтарных глазах появилось что–то новое, словно этот день изменил ее, и он сразу понял, что это было. Такое же выражение он видел в глазах солдат после боя, уверенность в себе, независимость разума, и от этого его сердце обдало холодом. И все же он нежно улыбнулся ей и раскрыл руки навстречу тому, что она хотела от него.

— Проси меня, — произнес он.

Итак, мужчина с волчьими глазами мертв. Чан не почувствовал и капли жалости к его жадной душе, а когда он посмотрел на жену чиновника, в ее заплывших от кровоподтеков глазах тоже не увидел сожаления, хоть из них и текли слезы. Однако его встревожило беспокойство, которое появилось на лице Лиды, когда он развернул ковер, чтобы снять с русского его часы и обручальное кольцо. Кольцо было слишком узким и не снималось с пальца, поэтому Чан достал нож, чтобы срезать с пальца плоть.

— Это обязательно? — спросила Лида.

— Да. На нем не должно быть ничего, что позволит опознать тело.

Она кивнула, неуверенно подергивая себя за волосы. Чан отвернулся, потому что не мог видеть, как она волнуется из–за человека, который бил ее полипу. Юноша снова свернул ковер и послал жену убитого за машиной, пока Лида терла пол, смывая кровавые пятна.

— Лида, его будут искать.

Она все еще стояла на коленях.

— Я знаю.

— Как жена объяснит его исчезновение?

— Завтра она собирается сообщить на его работу, что он уехал к заболевшему дяде в Казань. У него там на самом деле есть дядя, так что ей поверят. По крайней мере это даст ей время решить, что предпринять.

Он не стал говорить, что кому–то может прийти в голову проверить, выдавались ли выездные документы. Не надо ее заваливать всеми вопросами одновременно.

— Хорошо, — обронил он и опустился на колени рядом с ней. Чан накрыл ладонью ее руку на полу. — Почему ты заботишься об этой женщине? Почему не хочешь, чтобы она отправилась в тюрьму? Она ведь никто для тебя.

— Она мне напоминает кого–то, — негромко промолвила она. — Кого–то такого же надломленного, кому тоже нужна помощь.

— Мать?

Она пожала плечами.

— Тут вот еще что, — добавила она изменившимся тоном. — В столе Малофеева я нашла коробку с его служебными печатями. Мы можем использовать их на любых документах, которые нам нужны. — Она посмотрела на него. — Мы сможем использовать их, когда нужно будет уезжать.

— Я всегда говорил, что ты лиса. — Он поднял прядь ее волос и позволил им соскользнуть по пальцам. — Копаешься в корзинах и ящиках столов, используешь для дела все, что находишь. Острые зубы, острый разум. Темные норы, чтобы прятаться.

Она долго смотрела на него.

— Я люблю тебя, Чан Аньло, — просто сказала она.

Только потом, когда он под покровом ночи вынес тело, положил его в багажник и повез их всех через московские улицы, у Чана появилось время подумать о том, кого имела в виду Лида. Кто–то надломленный, кому нужна помощь. И тут ему впервые пришло в голову, что она могла иметь в виду не свою мать, а саму себя.