Содержанка

Делегация отправилась дальше, но Чан задержался. Он наблюдал и ждал, когда рабочий посмотрит на него. Чан знал, что рано или поздно рабочий не удержится и поднимет глаза. И тогда Чан поймет душу русского рабочего. В Китае было то же самое, та же крестьянская сущность, когда все скрывается под раболепно опущенными глазами. Чана это злило — их нежелание поднять голову, выделиться из толпы. И это была одна из причин, по которым ему понравилась Лида: ее готовность смотреть прямо в глаза этому миру. Он улыбнулся образу, возникшему у него в мыслях, и тронул пальцем то место на шее, которого касались ее губы.

И именно в этот миг рабочий поднял глаза. Чан увидел обычное русское лицо с широкими скулами, длинный нос, челюсть, скрытую под каемкой бороды. Но глаза рассказали ему все, что он хотел узнать. Бледно-серые, измученные, от рассвета до заката отражающие движение парового молота. Эти глаза не были глазами довольного жизнью пролетария, одного из тех тысяч счастливых тружеников, которые, как их пытались убедить, работали на заводах по всей советской России.

Какую-то секунду они смотрели друг другу в глаза, и постепенно Чан почувствовал жар. Но на этот раз он шел не от горна, а от самого рабочего. Этот жар был острее. Как раскаленный в огне клинок. Чан сразу его узнал. Это была ненависть.

— Куань.

Она остановилась и стала ждать его. Чан догнал их, когда они переходили через двор завода. Снегопад превратился в дождь, но этот дождь колол лицо ледяными иголками. Их должны были отвести на митинг, и это была последняя возможность поговорить так, чтобы слова не попали в чужие уши. Она не стала спрашивать, что ему нужно, только внимательно посмотрела на него яркими черными глазами. Несмотря на сумрак, Чан увидел в них огонь.

— Завод производит впечатление, — сказал он.

— Ты видел, сколько людей здесь трудится?

— Да. Коммунизм в действии. Он работает. Здесь, в сталинской России, мы видим, как ленинские идеи воплощаются на практике. Сейчас они куют счастливое будущее своей страны. Это то, чего так не хватает Китаю. Крепкая рука.

— Отеческая крепкая рука.

— Да, но эта рука не только наказывает, но и ласкает. Не только берет, но и дает.

— Чан Аньло, — как обычно, негромко и спокойно произнесла Куань, но он услышал в ее голосе тревогу. — Я беспокоюсь.

— О судьбе Китая?

— Нет, о твоей судьбе, мой друг.

— Беспокоиться обо мне нет причин.

— А по-моему, есть.

Эта женщина в толстой синей куртке, с короткими черными волосами, обрамляющими широкое лицо, могла бы быть дочерью какого-нибудь крестьянина, выращивающего рис где-то среди бескрайних просторов Китая, одной из миллионов ей подобных, обреченных на жизнь в рабстве на арендованном земельном наделе или в семейном доме. Но глаза ее рассказывали иную историю. Это были глаза умного, образованного человека. За плечами Куань было юридическое университетское образование, и разум ее был способен видеть проблемы и эффективно решать их. Чан не хотел быть одной из этих проблем.

— Куань, — сказал он, — не отвлекайся от того, ради чего мы сюда приехали. Сосредоточь внимание на цели. Наш вождь, Мао Цзэдун, требует от нас внимательности. В Москву мы приехали для того, чтобы чему-то научиться.

— Разумеется. Ты прав. — Она вытерла капли дождя с лица. — Это именно то, на чем все мы сосредоточены. Каждый из нас в делегации допоздна пишет отчеты. — Она задумчиво посмотрела на него. — Но я не уверена, что ты предан делу коммунизма так, как прежде. Твои мысли, кажется, заняты чем-то другим.

Чан едва не покачнулся. Его ступни как будто поскользнулись на льду.

— Это не так, товарищ Куань. Я думал, как нам лучше воспользоваться теми возможностями, которые здесь перед нами открываются, и, мне кажется, настало время попросить показать нам что-нибудь другое. Что-то более… необычное.

Он улыбнулся, видя, как подозрение в ее взгляде уступает место возбужденному предвкушению.

— О чем ты говоришь, товарищ Чан?

Он двинулся за остальными участниками делегации, и она пошла рядом. Люди — как рыбы в реке Пейхо, напомнил он себе. Все, что нужно, — это правильно подобрать наживку.

— Покажи свою татуировку.

— Там нет ничего интересного, Лида.

— Для меня есть, — решительно произнесла Лида.

Она должна была увидеть, что они с ним сделали, потому что хотела знать. Знать, чем обязана ему. Он сидел на краю ее кровати в расслабленной позе, вытянув ноги и скрестив лодыжки, чистый, похорошевший, в белой рубашке и пахнущий новым незнакомым одеколоном. Теперь он больше походил на того, прежнего Алексея, которого она помнила. Лида была этому рада, но в то же время чувствовала, что с ним все же произошла какая-то перемена. Она ощущала это во взгляде брата, в том, как он держал голову, и не знала, радоваться ей или огорчаться. Он начал расстегивать рубашку. За спиной Лиды молчали Попков и Елена. Она чувствовала их неодобрение так же ясно, как чувствовала бы дыру в ботинке. Пальцы Алексея двигались быстро, и она не замечала в нем никаких признаков стыда, который наверняка он должен был бы испытывать в эту минуту.