Сочувствующий

Чтобы узнать его, мне потребовалось несколько секунд. В последний раз я видел Сон До – или, как его звали на американский манер, Сонни – в шестьдесят восьмом, незадолго до того, как покинул Америку. Он тоже получил особую стипендию и учился в часе езды от моего колледжа – в округе Ориндж, где родился военный преступник Ричард Никсон, а еще Джон Уэйн. Там царил дух такого кондового патриотизма, что я искренне считал, будто химическое оружие “эйджент ориндж” разработано в тех краях или, по крайней мере, названо в их честь. Сонни изучал журналистику, что могло бы принести пользу нашей стране, если бы его убеждения не носили столь откровенно подрывного характера. Он носил на плече бейсбольную биту принципиальности и был всегда готов размозжить ею мягкие комки несообразностей, которыми метили в него противники. В ту пору он был самоуверен, или высокомерен, в зависимости от точки зрения: сказывались гены его аристократических предков. Его отец был мандарином, как он без устали напоминал всем подряд. Дед выступал против французов так упорно и ожесточенно, что ему выписали билет в один конец на Таити; семейное предание гласило, что там, предварительно сведя дружбу с больным сифилисом Гогеном, он пал жертвой не то лихорадки денге, не то особо злостного и губительного штамма тоски по родине. От этого героического деда – наверняка совершенно невыносимого, как все люди стойких убеждений, – Сонни и унаследовал непоколебимую уверенность в своей правоте. Сонни всегда считал себя правым во всем и в этом смысле походил на самого твердолобого консерватора с той единственной разницей, что взгляды имел радикально левые. Он возглавлял антивоенную фракцию студентов-вьетнамцев – горстку энтузиастов, которые ежемесячно собирались в безликой комнате студенческого клуба или на чьей-нибудь квартире и вели горячие дискуссии, забывая о стынущей еде. Я посещал и эти вечеринки, и альтернативные, организованные столь же компактной группой сторонников войны; если не считать политической линии, все прочее – угощение, песни, анекдоты и темы для разговоров – было абсолютно взаимозаменяемым. Независимо от своей политической ориентации, эти студенты хлебали из одной и той же полной до краев чаши одиночества и, как нынешние бывшие офицеры в генеральском магазине, сбивались вместе, чтобы почувствовать телесное тепло друзей по несчастью в атмосфере изгнания, такой студеной, что даже калифорнийское солнце не могло согреть их холодные ноги.

Я слышал, что и ты здесь, сказал Сон До, схватив меня за руку и раскатав на лице сердечную улыбку. Его глаза лучились памятной мне уверенностью, придающей обаяние его аскетическим чертам. Как я рад снова тебя видеть, дружище! Дружище? Для меня это была новость. Сон берет у нас интервью для своей газеты, вмешалась генеральша. Я главный редактор, сказал он, протягивая мне визитку. Интервью пойдет в нашем первом выпуске. Генерал, разрумянившийся от выпивки с закуской, снял с полки шардоне. Примите это в знак признательности за ваши усилия по возрождению благородного искусства журналистики в новых для нас краях, мой юный друг. Его слова не могли не напомнить мне обо всех тех журналистах, которых он одарил бесплатным проживанием и питанием в тюрьме за дурную привычку сообщать властям чуть больше правды, чем следовало. Возможно, Сонни подумал о том же, так как попытался отказаться от вина и взял его лишь после упорных настояний генерала. Я увековечил акт передачи с помощью громоздкого “никона” Сонни: он встал между генералом и генеральшей, подперев ладонью бутылку, которую генерал держал за горлышко. Шлепните это на первой странице, посоветовал генерал вместо прощания.