Сочини что-нибудь

– Только без паники! – пищит он тоненьким голоском, пытаясь воззвать к разуму Моны, объяснить спокойно и логически эстетику эксперимента. Показать, что он – на передовой культуры и эволюции.

– Вы, женщины, – шепчет он, – не одни умеете приносить новую жизнь в этот мир.

Он сам тому живое подтверждение. Сперва он был простым парнишкой, пытавшимся отрастить себе новый член и обогатиться, а теперь понимает, что дал начало новому доминантному виду.

Проблема в том, что один он не может завершить дело.

Он умоляет Мону: потрогай, поласкай, а еще лучше поцелуй – как страшную лягушку в сказке. В поп-культуре до одури примеров, когда из обычного неприметного юноши получается нечто жуткое. Взять того же Питера Паркера. Мона Глисон может стать коллегой-изобретателем. Она могла бы подружиться с этим и снять опухоль. Они вдвоем могли бы приручить чудовище.

Всего один… один поцелуй, и он снова станет Прекрасным Принцем.

То немногое, что осталось от Итана – досуха высосанное, прыщ на заднице, – слышит крик Моны.

Кричит, значит, попытается убежать. Как и Эмбер, как Вэнди. А когда Итан придет в себя, снова станет собой, то обнаружит Мону задушенной, в синяках, и придется, пока родители не вернулись, прятать труп в шкаф. На следующий день он отправится в школу и будет сидеть на уроках рядом с ее пустой партой. После побежит домой и закопает тело, потому что ни предки, ни полиция его не поймут. А когда шлюхи, у которых он брал мазки, просекут, что к чему, то поднимут хай, и уже никто не получит патент.

Что еще хуже, придется искать новую подружку и с ней начинать заново.

И тут ему становится… щекотно. Щекотно.

Потом он чувствует теплое прикосновение. Тепло пальцев. Это Мона погружает руки глубоко в дрожащую массу спутанных волос и трепещущей плоти; ее милые, пухлые губы смыкаются вокруг маленькой влажной шишечки – того, что осталось от Итана.

Дым [28]

Теперь его слова не просто так слетали с губ. Каждый слог был взвешен и выверен, заточен на то, чтобы вызвать смех, покорить или выманить денежку. Он пил кофе на кухне, пока жена читала журнал. Взглянув на него поверх свежего номера, супруга спросила:

– О чем задумался?

Он видел лишь ее голубые глаза.

Жена спросила:

– Язык проглотил?

Слова, что просились на язык, казались пресными и безвкусными. Выдавить их значило ухудшить и без того поганое положение. Слишком уж долго язык использовал его как племенную кобылу, и он привык говорить только в крайнем случае. Когда есть, что сказать. Он отложил газету с кроссвордами и поставил кружку на книгу, которую читал. Слова в нем закипали; давление росло, грозя разорвать. Он боялся, что вначале был язык, и вот он-то и создал людей, чтобы не сгинуть. В Библии так и сказано: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и слово было Бог». Язык прибыл на Землю из далекого космоса и принялся скрещивать каких-нибудь ящериц с обезьянами, пока не получил нечто, способное его поддерживать. Первому человеку была дарована сложная цепочка генетического кода из имен собственных и глаголов. Вне языка он не жил. Сбежать он не мог. Впредь, чтобы хоть что-то чувствовать, требовалось больше и больше слов. Гигантские свалки и эшелоны слов. Дабы достичь крохотного озарения, нужно было перемолотить языком целую гору слов. Беседы – как хитроумные изобретения, внутри которых птичка клюет кукурузу, приклеенную к кнопке; нажмешь кнопку, и врубается дизельный локомотив, который мчится по сотням миль блестящих рельсов, пока не врезается в атомную бомбу. Взрывом пугает мышь в Новой Зеландии, и вот она роняет кусок сыра блё на весы. Пустая чаша, подскочив, задевает натянутую проволоку, и крохотный молоточек бьет по фисташке. Жена вздохнула, как бы желая что-то сказать. Он посмотрел на нее в ответ и приготовился, что вот-вот фисташка расколется. Крупная желтая надпись на обложке журнала гласила: «Элль декор». Жена кашлянула, вернулась к чтению и взяла кружку с кофе. Поднесла к губам, как бы прикрываясь белой маской, и сказала:

– У французов есть поговорка, как раз на твой случай.