Сочинения в 3-х тт. Том 2

Я поехал в Сан-Франциско, пообедал в «Сен-Жермене», зашел к себе, чтобы взять другой костюм, свежие рубашки и прочее, и вернулся в дом над бухтой в первом часу ночи. Когда я загонял машину под навес — мы все еще ездили на машине Фицстивена, — из темноты возник Макман. Он сказал, что происшествий не было. Мы вместе вошли в дом. Мики сидел на кухне и, зевая, наливал себе стакан, перед тем как сменить в карауле Макмана.

— Миссис Коллинсон уже легла? — спросил я.

— Свет у нее еще горит. Весь день просидела у себя в комнате.

Мы выпили втроем, а потом я поднялся наверх и постучался к Габриэле.

— Кто там? — спросила она.

Я ответил. Она сказала:

— Да.

— Утром не завтракайте.

— Вот как? — Затем, словно что-то вспомнив: — Ах да, я решила больше не обременять вас своими болезнями. — Она открыла дверь и стояла передо мной, улыбаясь чересчур любезно и заложив пальцем книгу. — Как вы съездили?

— Хорошо. — Я вынул из кармана оставшийся морфий и протянул ей. — Тогда мне незачем его носить.

Она не взяла порошки. И, смеясь мне в лицо, сказала:

— А вы в самом деле зверь, а?

— Вам же лечиться, не мне. — Я сунул порошки в карман. — Если вы… — Я замолчал и прислушался.

В коридоре скрипнула половица. Потом раздался мягкий звук, как если бы босую ногу опустили на пол.

— Мери меня сторожит, — весело прошептала Габриэла. — Она постелила себе на чердаке, не захотела идти домой. Считает, что с вами и вашими друзьями мне жить небезопасно. Она предупредила меня, сказала, что вы… как же она выразилась?.. Ах да — волки. Это правда?

— В общем, да. Не забудьте — утром не завтракать.

На другой день я дал ей первую порцию смеси Вика Далласа, а потом еще три с интервалами в два часа. Весь день она провела у себя в комнате. Это было в субботу.

В воскресенье Габриэла получила десять гран морфия и весь день была в хорошем настроении, считая себя почти что исцеленной.

В понедельник приняла оставшуюся часть далласовского снадобья, и день прошел примерно так же, как суббота. Из окружного центра вернулся Мики Лайнен с известием, что Фицстивен пришел в себя, но так слаб и так забинтован, что не смог бы говорить, даже если бы позволили врачи; Эндрюс опять навещал Аронию Холдорн в Сан-Матео; она в свою очередь хотела навестить в больнице Финка, но служба шерифа ее не пустила.

Вторник был богаче событиями.

Когда я принес Габриэле апельсиновый сок на завтрак, она встретила меня одетой. Глаза у нее блестели, она была возбуждена, разговорчива, то и дело смеялась, покуда я не обронил между прочим, что морфия ей больше не будет.

— То есть как, никогда? — На лице ее была паника, в голосе тоже. — Нет, вы серьезно?

— Да.

— Я умру. — На глазах выступили слезы, потекли по белому личику, и она заломила руки. Выглядело это по-детски трогательно. Пришлось напомнить себе, что слезы — один из симптомов абстиненции у морфиниста. — Так ведь неправильно. Я не рассчитывала получить сколько обычно. Я понимаю, что с каждым днем надо меньше. Но не сразу же… Вы пошутили! Это меня убьет. — При мысли, что ее убивают, она опять заплакала.

Я заставил себя рассмеяться так, будто я и сочувствую и забавляюсь.

— Чепуха. Самым трудным для вас будет непривычная бодрость. Но денька через два все уляжется.

Она покусала губы, улыбнулась через силу и протянула ко мне обе руки.

— Я буду вам верить, — сказала она. — Я верю вам. Буду верить, что бы вы ни сказали!

Руки у нее были холодные и влажные. Я сжал их и ответил:

— Ну и отлично. А теперь в постель. Время от времени буду заглядывать, а если вам что-нибудь понадобится, позовите сами.

— Сегодня вы не уедете?

— Нет, — пообещал я.

Весь день она держалась довольно стойко. Правда, смех ее в промежутках между приступами чихания и зевоты звучал не очень жизнерадостно, но, главное, она пыталась смеяться.

В начале шестого приехал Мадисон Эндрюс. Я увидел, как он подъезжал, и встретил его на террасе. Его красноватое лицо сделалось бледно-оранжевым.

— Добрый вечер, — вежливо сказал он. — Я хочу видеть миссис Коллинсон.

— Я передам ей все, что пожелаете.

Он нахмурил белые брови, и лицу его отчасти вернулся прежний красный оттенок.

— Я хочу ее видеть. — Это был приказ.

— Она вас видеть не хочет. Надо что-то передать?

Теперь краснота вернулась полностью. Глаза у него сверкали. Я стоял между ним и дверью. Он не мог войти, пока я так стоял. Казалось, он готов оттолкнуть меня с дороги. Меня это не пугало: он был на десять килограммов легче и на двадцать лет старше.

Он набычился и заговорил властным тоном:

— Миссис Коллинсон должна вернуться со мной в Сан-Франциско. Она не может здесь оставаться. Это нелепая ситуация.