Сочинения в 2 т. Том 2

— А что ее корить, если она — избранница? Тут у нас все добровольцы, и каждый рвался на Курилы. Возможно, они сожалеют? А нисколько! Спросите у наших техников-рыбоводов, у Юрия Николаевича Цветкова или Ирины Владимировны Дельновой, у мастера Александра Саморукова или у Рудольфа Жуйкова, — они и не мыслят себя без этого нашего дела, без острова, завода, океана. Я — тоже. И главный, конечно. Задачи-то у нас какие… всечеловеческого значения!

Она не оговорилась, нет, прямо взглянула на меня и повторила:

— Это без преувеличения. И, тем более, без хвастовства. В путину 1972–1973 годов мы вывели в наших инкубационных аппаратах 54,2 миллиона штук мальков: 32,5 горбуши и 21,7 кеты. Сколько их уцелеет до зрелого возраста? Пусть только одна треть… Пусть еще меньше — одна четвертая. Все же это миллионные стада! Но океан велик, и никто не знает, в чьих сетях затрепещет он, мой лосось, — в наших ли, в японских, в корейских, в индийских или американских?

Мы никогда не скажем: это все наше, отдайте нам. Нет, мы говорим другое: успеха и радости вам, рыбаки!

У нее несомненно была та искренняя, сильная увлеченность избранным делом, которая передается другим. Над тихим урочищем уже спустился вечер, и только на вершине сопки, на снежнике, еще тлел и дымился закат. Мы и не заметили, когда к нам приблизился главный — Владимир Георгиевич, тоже присел на камень рядом с Татьяной Михайловной и сказал негромко, как-то совсем по-домашнему:

— Я слышал, Таня… Да, правильные слова.

И сказанного им, да еще открытой и теплой интонации было вполне достаточно, чтобы понять, как ценит он свою увлеченную помощницу, человека большого, вдохновенного дела. Попутная машина все еще не объявилась, но я не досадовал на нее: с ними было так интересно, с одержимыми.

Дно омута белело светлыми камнями, и мощный пласт воды был удивительно прозрачен. Мы всматривались в тихую, зыбкую глубину, отчетливо различая, как тесная, темная стая лососей размеренно, неукротимо движется вверх, на быстрину. Близость огромных живых рыбин и тревожила, и волновала. Она была исполнена высокого торжественного значения, немая процессия сильных серебряных красавцев, бесстрашно устремленных к своему последнему рубежу — ради жизни.

Далекий друг

Капитан японской рыболовной шхуны был подчеркнуто вежлив. Он почтительно просил глубокоуважаемого господина начальника порта Северо-Курильск великодушно разрешить шхуне «Модзи-Мару» заход на короткое время в этот порт, ввиду несчастья, которое постигло команду шхуны во время недавнего шторма.

Из порта спросили:

— Что именно необходимо экипажу шхуны?

Ответ последовал длинный и вычурный; из него с трудом можно было уяснить, что на шхуне кто-то серьезно травмирован и нуждается в срочной медицинской помощи.

Заход был без промедления разрешен, гостям указали место стоянки на рейде, и моторный бот с «Модзи-Мару» вскоре доставил к причалу раненого японского моряка. Его сопровождали два матроса и помощник капитана — маленький, смуглый, подвижный штурман, который неплохо говорил по-русски.

— Мой капитан настолько расстроен и огорчен, — сказал штурман, старательно кланяясь всем и каждому, четко, по-книжному произнося русские слова, — да, настолько расстроен, что сам не может явиться к господину начальнику порта и поэтому прислал меня. Боюсь, что мы опоздали, хотя, видит бог, как спешили! Вчера этот бедный матрос, которого мы доставили сюда на носилках, сорвался, по собственной неосторожности, в трюм, поранился и потерял много крови. В нашем экипаже нет врача, а когда произошло несчастье, мы находились далеко в океане, и наши сети еще не были выбраны.

Вызванный по тревоге в порт главный хирург Северо-Курильского района Горшенев заботливо склонился над раненым, пытаясь прощупать пульс; это ему не удалось, и он заметно помрачнел.

Маленький штурман снова поклонился и, неуместно улыбнувшись, спросил почему-то шепотом:

— Мы, господин доктор, опоздали?

Горшенев резко выпрямился:

— Сначала следовало бы заняться раненым, а потом выбирать сети.

Маленький японец притих и посмотрел на доктора.

— Оставить сети в океане? Понимаю, они могли сохраниться, однако могли и пропасть. Но ведь это целое состояние, и, в случае пропажи, кто возместил бы моему шефу такой убыток? Может быть, раненый моряк?

Этот вопрос штурману и самому, видимо, показался забавным, и он засмеялся, но доктор строго сдвинул брови, и японец смолк.

— Просто у нас различные этические нормы, — сказал Горшенев, продолжая осматривать раненого. — Для вас было самым важным — сохранить сети. Почему бы сначала не подумать о человеке? Ваше промедление может обойтись раненому слишком дорого.

Почему-то маленький японец засуетился, испуганно всплеснул руками.

— Одну минутку, доктор! Я должен передать ваши слова моему капитану.

Горшенев кивнул портовикам, и те осторожно подхватили носилки.

— Можете передать, — сказал доктор японцу, — что потерпевшему нужна кровь, и мы сейчас же приступим к переливанию.