Сочинения в 2 т. Том 1

Его принесли заречные мужики лишь на следующее утро, и был он без кровинки в лице, в жару и в бреду. Только этого и недоставало Даниле — за безнадзорным сорванцом ходить, да за его бесшабашность на фельдшера тратиться! Накричал он в сердцах на глупого мальчишку и чуть было руку не поднял, но заречные вовремя остановили: пускай, мол, выдюжает, а тогда можно будет и проучить.

Черныш согласился (конечно, для виду): ладно, пускай на чужом даровом хлебе понежится. А утром, едва Макарка открыл глаза, хозяин указал ему сначала на икону, потом на дверь.

— Как видно, не судилось нам, любезный, хлеб-соль поровну делить да добрыми словами тешиться: вот тебе бог, а вот и порог, прощевай и послушайся моего совета: не встречайся мне больше никогда.

Придерживаясь за стену, Макарка с трудом добрался до двери. Его трясла лихорадка, и ноги подкашивались. Он прошептал чуть слышно:

— Я ли виноват, что лед тронулся?

— И никогда больше не встречайся, — повторил Данила. — Так, чтобы не быть беде.

Макарка осторожно спустился с крыльца и зажмурился от первого резкого солнца.

— Не знаю, — сказал он. — Ольгинская тут, близко. Может, еще и встретимся.

Почему-то эти его слова запомнились Чернышу. Не то чтобы сразу же поразили, но мысленно он их отметил и запомнил.

Бывает же и такое наваждение, что слово прицепится, как репей, и от него не отвязаться. С гражданской войны Даниле запомнилось пророчество старшего Мазая: «И моя отсеченная рука ляжет на весы правды». А теперь его сынишка накрепко вбил второй гвоздь. «Может, еще и встретимся». И сколько ни чертыхался Черныш, сколько ни посмеивался над самим собой, а слова маленького Макара все повторялись в памяти, и через месяцы, и даже через годы неожиданно возвращались, сверлили мозг.

Вопреки собственной воле, не признаваясь в том и самому себе, Данила ждал этой встречи, как неизбежного. Ждал — и дождался.

Но самое поразительное было в том, что и Макару запомнилась давняя минута их разлуки, а теперь, когда он вошел на подворье Черныша, рослый, самоуверенный, веселый парень, припомнились именно те слова, и он повторил их спокойно и веско:

— Значит, верно было загадано, что, может, и увидимся?

Он был не один: с ним — милиционер Василий Новиков, сельсоветчик Андрей Белан и статный белокурый паренек — секретарь комсомола, известный на всю округу, не раз уже стреляный из-за угла, бесстрашный бич кулачья Сашко Гнучий.

— Все понятно, — молвил Черныш невозмутимо, хотя дыхание ему перехватило и багровые пятна проступили на скулах. — Ты, Макарка, за старое считаться пришел? А говорят, в газетах ваших было прописано, что месть — дело нестоящее, паскудное?

Спутники Макара засмеялись, а Сашко Гнучий, не скрывая удивления, сказал:

— Вот какие перемены, значится! Ты даже газетами стал интересоваться, рак-отшельник!

— Нету у вас такого права, — заявил Черныш, — чтобы по чужим дворам шастать без разрешения. Ежели с обыском явились, бумагу обязаны показать.

— Имеется такая бумага, не беспокойся! — усмехнулся Макар. — Касательно давней обиды — тоже не беспокойся, я перетерпел. Только новую обиду всем нам, соседям своим, не смей наносить, хлеб от народа не вздумай прятать.

Уже не первый день Данила ожидал этих незваных гостей и этого неизбежного разговора и не раз уже перебрал-передумал возможные извороты судьбы. Почему-то был уверен, что сельсоветчики, комсомолия, активисты явятся к нему с непременными шумом и громом, с угрозами, с оружием на виду. Все оборачивалось по-иному, непредусмотренно и странно, — эти люди держались вежливо, говорили спокойно, выслушивали хозяина с выдержкой и терпением.

— Никакого обыска я не позволю, — заявил Черныш. — Ежели насилие — вам же будет хуже. А по-мирному я всегда в согласии.

Он попятился к дому и стал в дверях, на пороге, быстро оглянувшись и сделав кому-то знак рукой.

Макар уловил и взгляд его, и этот знак, и тоже оглянулся: он успел заметить, как в углу двора, за оконным проемом сарая, смутно мелькнула тень. Там кто-то прятался и, быть может, выжидал минуту, чтобы вступиться за Черныша.

— Ладно, — сказал Макар. — Мы, конечно, согласны и по-мирному. Сколько у тебя хлеба спрятано? Где он зарыт?

Черныш уже успокоился и небрежно помедлил с ответом:

— Сколько спрятано — не считал. Ступайте вы, люди, по домам, а завтрашний день я сам излишки прямо к сельсовету доставлю.

— А все-таки сколько? — подходя со двора, спросил Андрей Белан, заметно удивленный деловым и спокойным оборотом встречи. — Ежели у тебя, Данила, сознание прояснилось и ты понимаешь, что это братский долг наш — дать рабочему классу, мариупольским работягам, доменщикам хлеб…

— Хватит, — прервал его Черныш. — Был бы хлеб, а зубы сыщутся. Завтра подкину вам тридцать пудов.

— А кто у тебя в сарае прячется? — прямо и резко спросил Макар. Он обернулся и возвысил голос: — Эй, человеке, что в сарае притаился, выходи! Не выйдешь, запомни: если тут сегодня прольется кровь, никуда вы, бандиты, не скроетесь, не убежите, потому что некуда вам бежать, добегались!