Сочинения в 2 т. Том 1

Я чувствовал эту его добрую притягательную силу постоянно, но в чем она таилась — не смог бы объяснить. А теперь с поэтических страниц «Забоя» мне в лицо повеяло теплым ветром, клейковиной тополевых почек, талыми запахами весны. И воочию встали перед глазами в легкой летучей дымке терриконы, вышки канатных дорог над полями, над улицами поселков, перекрестья копров с неутомимыми шкивами, а под ними, в рассеченной глубине, — мир иных кубатур, условий, движения, запахов, звуков, ощущений. Я уже хорошо знал его, наполненный темной теплынью этот подземный мир, где спят, будто вне времени, пронизанные немыслимым давлением горючие пласты, и каждый раз, шагая к далекому забою проходки, думал о тех безвестных, что когда-то прошли здесь первыми. Сколько упрямых глыб раздробили они и вынесли, сколько тяжких скал сдвинули с пути! Ледяные ливни хлестали им в горячие лица, преграждали дорогу трясины плывунов; невидимая, недремная выползала из трещин смерть, кем-то названная метаном, но проходчики продолжали идти сквозь камень и достигли пласта.

Как же я мог когда-то подумать, да еще долго оставаться при такой наивной мысли, будто наш городок шахтерский ничем не знаменит?.

Васенька Рубашкин смотрел на меня со страницы журнала и чуточку насмешливо улыбался. Взгляд Беспощадного — горловского коногона — мне показался строгим. Лицо чернобрового Сосюры было добродушно ясным: это мне он по-соседски, по-дружески указывал:

Лисиче над Дiнцем, де висне дим заводу…

Лисиче — Лисичий Байрак — Лисичанск, мой городок неприметный, и вот он — на всю округу, на всю республику — в стихах.

Да, было над чем призадуматься в тот щедрый вечер, было чему порадоваться от всей души: край запыленный, продымленный, перекопанный слагал и дарил на счастье людям песни. Горячее дыхание поэзии веяло над нашей трудовой стороной. И выглядела она уже по-другому, шахтерская сторонка, — душевная сила песни преображала ее.

Я проникся глубоким почтением и к Васеньке Рубашкину, и к Григорию Баглюку (хотя он и показался мне мудреватым), и к горловскому шахтеру Беспощадному, гордо влюбленному в Донбасс.

Что привлекло меня в Беспощадном — это искренность. Он не становился в позу, не искал красивостей, не изрекал «мудрых» слов. У меня было такое чувство, будто я беседовал с давним другом и он доверительно, с улыбкой рассказывал мне, как «еще мальчишкой… стихи всем сердцем полюбил», как тащил из материной копилки на книжки медяки, получая нередко подзатыльники, как глубоко был огорчен, узнав, что никогда еще «…книги не писал шахтер», и мучился «…ненавистным, жалким почему?».

По чутью времени и наперекор собственным сомнениям рабочий мальчишка заключал: «Будет время — так или иначе, а напишет книгу и шахтер».

Беспощадный написал свою «Каменную книгу». Но для этого он изучал Донбасс не по учебникам, прилежно «читал» его в подземных рабочих сменах и потому имел основания сказать:

Я ведь твой читатель не случайный,
Многотомный, каменный Донбасс.

Стихи из «Каменной книги», напечатанные в «Забое», поднимали тему шахтерского края, как щедрую целину, и мне пришлась по душе та вдумчивая «рабочая хватка», с какой поэт-коногон открыл первые «каменные страницы»:

…Пусть беру твои страницы с бою
И тружуся над тобой, в поту,—
Я недаром вырос под землею
И тебя, премудрая, прочту…

Со страницы, остро пахнущей то ли краской, то ли весенним дождем, на меня внимательно, строго смотрел поэт, и очертания его лица, плечей, рук, сложенных на груди, строгость прямого, и ясного взгляда выражали уверенную силу. Я сказал самому себе, что если когда-нибудь мне посчастливится встретить горловского поэта-коногона, я непременно его узнаю в любой толпе. По этой стати узнаю, по цепкому взгляду, по размаху плечей… Однако в ту пору я еще не имел понятия о редакционных ретушерах и их искусстве готовить портреты для печати. Когда я встретил Павла Беспощадного впервые, мне и в голову не пришло мысленно сравнить оригинал с фотографией. Просто я его не узнал.

…Летом 1935 года, находясь проездом в нынешнем Донецке, я мимоходом завернул в редакцию журнала «Литературный Донбасс» и был в ее тесной комнатушке сражен полнейшей неожиданностью. Пожилой, интеллигентный человек, светлоглазый и улыбчивый, встал мне навстречу из-за фанерного стола, вопросительно взглянул и, услышав мою фамилию, сказал:

— Мне говорили, будто вы уехали.

— Нет, но билет у меня в кармане.

— Билет, мне думается, нужно сдать в кассу.

— И странствовать пешком?

Он придвинул мне стул, пригласил присесть рядом.

— Я хочу предложить вам работу в нашей редакции.

— Что мне поручат делать?

— Редактировать прозу. Вы продолжите творческую работу.

— Нет, я не продолжу ее. Сегодня из гостиницы всех выселяют. Начинается «пленум» поваров и заведующих столовых.

Он кивнул лысеющей головой, улыбнулся.