Сочинения в 2 т. Том 1

На стрелках и поворотах вагон швыряло и мотало, будто баркас в шторм, и Бабель несколько раз привставал и оглядывался на вагоновожатого, то растерянно, то одобрительно приговаривая:

— Ас!.. Ну, право, это ас! Кажется, он уже сошел с рельсов и шпарит прямо по степи!

В нарядной «Смолянки», плохо освещенной и накуренной, было полно народа: к спуску в шахту готовилась ночная смена. По еще недавнему почину, который уже сделался традицией, в этот короткий отрезок времени шахткомовцы успевали провести очередную летучку: то ли политинформацию, то ли обзор новостей района; случалось, выступал баянист, певцы, лихие танцоры. Люди уходили на свою подземную каменную ниву с настроением неожиданно праздничным, а такая общая приподнятая настройка чувств (это знали и хозяйственники) определенно вела к повышению угледобычи. Когда мы вошли в нарядную, на дощатых подмостках, перед тесной, притихшей толпой шахтеров стоял высоченный, рукастый, чубатый дяденька и, замахиваясь огромным кулаком, крыл, опрокидывал на пол и топтал ногами гидру мирового капитализма.

Говорил он лубочной рифмованной прозой, проглатывая лишние слоги, сокращая длинные слова, а ритмические пустоты заполнял то жестом, то мимикой, то напряженном и словно бы необходимой паузой. В общем же речь его лилась естественно и бойко, вызывая реплики, смех, общее одобрение. Бабель сразу же заинтересовался пылким оратором и спросил у соседа, усатого крепыша:

— Кто этот лектор, приезжий?

— А никакой не лектор, — ответил шахтер, не обернувшись. — Высокий артист! Он трехпудовыми гирями, как мячами, играет.

Бабель радостно удивился:

— Как… мячами?

— Факт.

— И, наверное, поет?

— Ого!

— И танцует?

— «Сербияночку» ударит под баян — душа замрет!

— Что же он сегодня… с лекцией?

Крепыш досадливо поморщился, повел плечом.

— Попробуй-ка гири помотай. Нужна и передышка.

Бабель обернулся ко мне и жарко прошептал на ухо:

— Превосходно, черт побери!

Высокий артист закончил свое выступление под грохот аплодисментов и повелительный зов гудка. Толпа всколыхнулась, отхлынула к двери и сразу же поредела. Через три-четыре минуты нарядная почти обезлюдела, а чубатый все еще стоял на подмостках, подняв руку и улыбаясь, посылая прощальный привет.

— Кажется, теперь он и за нас возьмется, — шепнул мне Бабель, и, взглянув еще раз на артиста, я убедился, что он улыбался нам, и не кого-то другого — нас приглашал подойти к подмосткам. Как видно, мы приближались слишком медленно, несогласованно, и он нетерпеливо тряхнул головой, легко соскользнул с помоста на пол, броско отмахал десяток шагов и замер перед, нами.

— Извините, что я не буду оригинален… В этом зале вы только двое при галстуках.

Бабель прервал его подчеркнуто робко:

— А это… нельзя?

Артист откинул голову и гулко хохотнул.

— Можно! Даже бантик. Даже жабо. Видели этакую кружевную обшивку вокруг ворота? Только у нас в шахте это не принято. А здесь собираются люди перед спуском в шахту.

— Спасибо. Вы это хорошо растолковали, — мягко сказал Бабель. — Еще когда вы держали с этого деревянного возвышения речь, я подумал, что нам было бы не лишне побеседовать. Итак, перед вами два скромных словесника, два глубоких надомника, которых вдруг потянуло от бумаг к людям…

Пока он, наивно и доверчиво глядя в глаза артисту, округлял витиеватые фразы, я успел обшарить свои карманы и обнаружить командировочное удостоверение местной городской газеты; правда, оно было просрочено и не объясняло нашего визита на «Смолянку», но все же называло профессию.

— Отлично! — воскликнул артист, взглянув на редакционный штамп и тут же возвращая мне удостоверение. — Надеюсь, вы не посчитали меня нахалом? Прошу учесть, что темой моего выступления была бдительность. Вы, конечно, знаете, что черт не дремлет. Поэтому я внушаю каждому, кто имеет терпение меня слушать: подойди, в случае сомнения, к прохожему и прямо спроси — кто ты?

— Именно этот вопрос я и хотел вам задать, — почти ласково заметил Бабель, с интересом всматриваясь в лицо артиста, утомленное, но смешливое, освещенное живым и веселым блеском глаз.

— Ну, в таком случае быть беседе, — решительно заявил артист, стал между нами, обнял нас за плечи и увлек к ближайшей полуоткрытой двери, попутно сообщая: — Здесь моя артистическая уборная, и здесь же, по совместительству, кабинет главинжа. Странное совместительство? Ничего, уживаемся. Позвольте, я вам представлю этого ветерана.

В небольшой комнатушке, за столом с двумя телефонами, сидели двое: лысый, дородный старикан, с жестким, повелительным выражением лица, и наискосок от него, опираясь локтем на угол стола, — молодая, смуглолицая, очень красивая женщина. Они резко обернулись к нам, и, привставая, старикан спросил:

— Из треста?..

— Нет, батенька, тут дело посерьезней, — громко и почему-то грозно произнес артист, с грохотом придвигая нам скамейку. — Это, уважаемый главинж, братья литераторы, граждане простые и скромные, но занозистые. Они сообщили мне, что их вдруг потянуло к людям.