Сочинения в 2 т. Том 1

Мы расстались, и мне запомнился его взгляд — проницательный, чуточку озорной и добрый. Но вечером я не пошел на квартиру к редактору, опасаясь того скучного гостеприимства, когда не знаешь, где сесть, куда девать свои руки, что сказать. И я был уверен, что Бабель тут же забыл о своем приглашении, сделанном, как это зачастую случается, «ради вежливости». Однако я не знал Бабеля. Через два дня, под вечер, он сам пришел ко мне, постучался в дверь номера, осторожно шагнул через порог.

— Ну, конечно же, жить в гостинице, значит, жить независимо. Меня утомляет предупредительность хозяев: чувствуешь себя так, будто виновен в чем-то или забрался в долги, которые все нарастают. Итак, здравствуйте. Разрешите воспользоваться вашей любезностью и присесть?

Я не тотчас опомнился и потянулся за папиросами, но закурить забыл и сказал откровенно:

— А знаете, ей-богу, я вас не ждал!

Он деловито устраивался в уголке, у стола, и внимательно оглядывал комнату.

— Тем лучше, если не ждали. Я приглашал вас — вы не пришли. Вы не приглашали меня — я пришел. Вот мы и квиты. А этот «замок» из дикого камня, ваш отель, ручаюсь, воздвигнут еще в прошлом столетии частником, сквалыгой, человеком без элементарного вкуса и без души. Там, возле шахты «Центрально-Заводской», под самым терриконом, сохранились домики — ровесники этому отелю, и тоже из дикого камня. Это, пожалуй, и все, что еще уцелело от щедрот господина Юза.

С минуту он молча сидел в уголке, тихий и печальный; потом, порывшись в карманах пиджака, достал увесистые часы, а вместе с ними какую-то скомканную бумажку, развернул ее, приблизил к глазам.

— Вот, кстати… Я тут беседовал с вами и все старался вспомнить, о чем же хотел спросить вас, когда шел сюда… Но, знаете, рассеянность. А теперь вспомнил: в рассказе у вас написано — «огнистый зрачок». Это в рассказе о кроле: не огненный, а «огнистый». Вы избрали именно этот эпитет?

— Да, именно его.

— И… тщательно взвесили?

— Старался.

— Заметно, — сказал он одобрительно. — Слово на месте. Это очень важно, чтобы оно было на месте. Потому что в каждой по-настоящему сделанной фразе все слова должны быть избраны безошибочно, и могут быть избраны не какие-то другие, а только они.

Ушел он так же неожиданно, как и пришел: кивнул, резко шагнул через порог и осторожно прикрыл дверь.

Позже я заметил на столе футляр от его очков, перчатку и перетянутую узлами кошлатую веревочку непонятного назначения; он не случайно жаловался на рассеянность.

Я еще долго стоял посреди номера, веря и не веря встрече. Так вот он каков, Бабель, невысокий, подслеповатый, милый нескладёха с широко открытыми на мир улыбчивыми глазами, с тонким оттенком горечи в изгибе губ. И, как это случается в жизни, у меня лишь теперь, когда он ушел, появилось множество неотложных и важных вопросов к нему. Однако их приходилось отложить до следующей встречи, которую обещали забытые им вещи: перчатка, футляр для очков и непонятная узловатая веревочка.

В течение трех дней я несколько раз звонил на квартиру Сыркина, редактора областной газеты, но никто не отозвался. А потом у меня в номере задребезжал телефон, и я услышал в трубке знакомый веселый голос:

— Вот и отлично, что я вас застал, и, значит, с добрым утром!

— Спасибо, — сказал я, — и позвольте пожелать вам доброго вечера.

Он несколько секунд молчал, тяжело дыша в трубку, потом спросил недоверчиво:

— Наверное, вы шутите? Неужели вечер?.. Ой, дела! Извините, но тут виноват известный писатель — граф Толстой, создавший изумительную «Исповедь», от которой я не мог оторваться до этих минут… Итак, добрый вечер, и, если вы подождете меня в «Каменном доме», я зайду.

Вскоре он осторожно постучался в дверь, медленно шагнул через порог, снял очки и, протирая стекла платочком, сказал почему-то строго:

— О литературе и литераторах больше ни слова. Жизнь широка, необозрима — и мало ли других интересных тем? В прошлый раз я был, пожалуй, многословен, за что и наказан: у меня случилась неприятность.

— Нет, в прошлый раз вы были даже молчаливы. И никаких литераторов мы с вами не вспоминали.

— Тем более. Значит, оба мы думали о них. Потому у меня и случилась неприятность.

— Она поправима?

— В том-то и беда, что нет. Живи я в гостинице, этого, конечно, не произошло бы.

— Вы рассорились с хозяйкой?

Он небрежно махнул рукой.

— Не помню. Кажется, рассорился. Если у тебя исчезает вещь, без которой ты не можешь работать, тут, конечно, легко утратить самоконтроль.

— Ясно. У вас исчезла записная книжка.

Он медленно опустился на стул, нахмурился, прикусил губу.

— Хозяйка этого не понимает. Вернее, делает вид, будто не понимает. Однако она и виновата. К моему письменному столу приближалась только она.

Я посоветовал ему попытаться восстановить записи: если вспомнить одну-две даты, один-два факта, какую-то подробность, фразу, — память подскажет дальнейшее, лишь бы отыскать этот «крючок».

Некоторое время он смотрел на меня растерянно, и веки его часто мигали.