Сочинения в 2 т. Том 1

Охваченный беспокойством, он скручивал одну за другой цыгарки и непрерывно чадил удушливой махрой. Ему хотелось с кем-нибудь поговорить, посоветоваться, что-то немедля предпринять, чтобы оградить ученого от опасности, которая, возможно, с каждой минутой нарастала. Однако после того, как у Калюжного был найден красный флаг, в подпольной большевистской ячейке, в которой он состоял, настрого ему приказали держаться до поры до времени особняком, чтобы не навести ищеек на след организации. Он помнил свое слово и даже стал для отвода глаз посещать баптистский молитвенный дом, где рыжий гнусавый проповедник грозился близким концом света. А сейчас Калюжный метался, словно птица в силке, зная, что нужно действовать, и не находя решения.

Наталья ушла к соседке, а Марийка, набегавшись за день, рано улеглась спать, и только Митенька-вор был свидетелем молчаливых переживаний Кузьмы.

Безучастный ко всему на свете, Митенька лежал в белоснежной постели, глядя на хозяина тусклыми сонными глазами. В груди у него хрипело; жаркая испарина проступала на лбу; отчетливо и напряженно на виске пульсировала жилка.

— Что… хозяин? Тяжело тебе нынче… верно? — тихо и равнодушно проговорил Митенька.

Калюжный удивился этому вопросу:

— Значит, не спишь? Тяжело, парень… Очень!

Он присел на стул рядом с постелью.

— Я вижу, — сказал Митенька.

Кузьма смотрел на него с любопытством.

— А разве заметно?

— Руки у тебя беспокойные. И губы дрожат.

Калюжный оправил на нем одеяло, глубоко вздохнул:

— Эх, парень… Был бы ты честным человеком!

Митенька еле приметно усмехнулся:

— Что тогда?

— Тогда и сам все понял бы.

— Честными не родятся, — прошептал Митенька, глядя на огонек керосинки.

— Да, но люди сами избирают пути!

Митенька нетерпеливо пошевелился:

— Отец мой был вором. На ярмарке самосудом его убили. Деда тоже убили. Тоже был конокрад. Они всегда говорили, и я это запомнил: с волками жить, по-волчьи выть.

Они помолчали; огонек жестяной керосинки резко потрескивал и вспыхивал, оживляя на стеклах окна искристый и кудрявый морозный узор.

— Однако, парень, — негромко, в тон Митеньке, заметил Калюжный, — как видишь, не все люди — волки. Вот инженер… Знаменитость! Про него и заграница знает. Может, его трудами тысячи людей имеют работу, хлеба кусок и крышу над головой. А посмотри-ка, приглашали его в хоромы к Шмаеву — не пошел. Со мной, с чумазым, остался… Что я, или что ты — для него? Но спишь ты на его постели и хлеб из его рук берешь… Ежели меня коснуться, парень, так взял он мое сердце и на теплой ладони своей держит.

Митенька отбросил край одеяла:

— Я ни о чем не просил его. Слышишь? Ни о чем не просил. — Он повернулся лицом к стене и закрыл глаза. Кузьма посидел у его постели еще несколько минут, встал, убавил в лампе огонь и принялся одеваться. Все же он решил побывать у Горного училища: неотступная, смутная тревога не давала ему покоя.

* * *

Митенька долго не мог уснуть. Повернувшись на спину, он смотрел на угол потолка, на котором смутно играли отсветы лампы. В горенке стояла чуткая тишина; в ней чудились далекий свист, приглушенные голоса, топот…

«Совсем я ослабел, — думал Митенька и рассматривал пальцы своей руки, необычно чистые и словно чужие. — Да, ослабел и, наверное, умру, и никогда не чаял, что доведется умереть в такой чистой постели. Право, как человек. А капитал мой кому-то останется. Жаль…»

Уже прогудел гудок на десять. Звук его донесся в горенку как бы расчесанный на отдельные волокна. Где-то залаяла и смолкла собака, и в мазанке снова установилась грустная тишина.

В этой тишине, населенной неуловимыми звуками или только слуховой привычкой к ним, Митенька расслышал голоса и морозный хруст шагов. Он вздрогнул. За стеклами окна мелькнули тени. Странно, однако он был уверен, что кто-то чужой явится в эту ночную пору, обязательно явится — и вот он явился.

Может быть, привычка к опасности подсказывала Митеньке эти предчувствия? Возможно, память сама отбирала факты, и они становились сигналом тревоги? Так или иначе, но когда раздался громкий настойчивый стук одновременно в дверь сеней и в окошко прихожей, Митенька понял, что это полиция.

Он встал и, чувствуя удивительную легкость в неуверенных, расслабленных мышцах, двинулся к двери.

За окошком кто-то выругался, и хрипловатый голос произнес с угрозой:

— Именем закона… открывай… сволочь…

Митенька узнал голос Трифонова. Он словно бы увидел исправника, мгновенно и четко, даже более четко, чем видел в своей камере.

Дверь затряслась на петлях, с лутки посыпалась обмазка, но внутренний замок не поддался. «Крепок, — впервые одобрительно подумал Митенька. — Здешние слесаря умеют делать замки».

Он обернулся и окинул взглядом полутемную горенку. На столе, почти рядом с лампой, лежала кожаная сумка Лагутина. По другую сторону керосинки узенькой ледяной черточкой светилось лезвие ножа.

— Вот оно что… — прошептал Митенька. — Так, теперь понятно…