Сочинения Фрица Кохера и другие этюды

Я ушел в горы, провел там два долгих дня, безропотно отдавая себя во власть дождя, бури, солнца. Я ни на чем не задержал взгляд, ничем не восхитился. Все стало мне безразлично. Я не ощущал ни беспокойства, ни радости. Я просто хотел бежать до изнеможения, вот и все. Потом вернулся домой, равнодушно выслушал упреки любимой женщины, улегся спать. Нужно уйти! Не могу выносить любовь, я создан для беспутной, более неуютной жизни. Долгое время чувствовать себя любимым — это не по мне. Я ощутил это там наверху, под потоками дождя. Не выношу покоя, и особенно счастья. Не желаю видеть себя счастливым, это жалкое малодушие оскорбляет мою гордость. Не хочу я никакого счастья, хочу забвения. Счастье, несчастье — подобные ощущения всегда были мне если не чужды, то очень неприятны. Они не для меня. Я должен оставить графиню, этот дом, эти горы, эти ели, этот мир, завтра же! Если уходить, то немедленно. Не люблю интермедий и параллельных миров! Буду работать, все равно над чем. Искусство? Ну конечно, что же еще! Как мне теперь найти себя в искусстве, не знаю, время покажет. В искусстве тоже есть свои искусства. Поговорю с графиней, и все будет кончено. Я ее забуду, забуду все. Чертовски хотелось бы верить, что меня гонит отсюда не искусство, но, если быть честным, именно оно. Да, я люблю его сильнее, чем графиню, в том-то и дело. Разумеется, я не скажу этого женщине, ведь она мне не поверит. Попытаюсь ее утешить, скажу, что очень скоро вернусь, но сам себе не поверю. Любовь артиста не может обещать многого и уж точно не сулит счастья. И вообще, что такое счастье? Я думаю, это продолжительное чувство уюта. Но художники очень редко его испытывают. Или вообще никогда. Оно им плохо знакомо, они не умеют его ценить. Не могут научиться. Отчего художники не ведают покоя? Я это знаю, но не умею сказать. На душе у меня тоскливо, но я не позволю себе распускаться. Не позволю страданиям и страхам взять надо мной власть. — Она расплачется? Ей будет больно? Надеюсь, что нет. Зря надеюсь. Она расплачется, разрыдается, ей будет больно. Но зачем скрывать от себя то, в чем ты на самом деле убежден. И я не попытаюсь ее утешить, сделаю вид, будто ухожу весело и с охотой. Тогда она снова обретет свою врожденную, и только любовью раздавленную гордость и холодно отпустит меня. Утешают гордость и чувство оскорбленного достоинства! Негодование выпрямляет людей. И, зная об этом, я солгу и уйду, разыграв бесчувственность и равнодушие. Это последняя служба, которую я могу сослужить любимой. Нет, конечно, нет, я никогда ее не забуду. Никогда! Но завтра я уйду.

Лес

Был у нас в школе старый учитель, большая умница, он говорил нам, что, если цивилизация отступит, вся Центральная Европа очень скоро превратится в великий лес. Если бы не люди, которые борются с ростом леса, он вырвался бы на свободу, подчинил себе все. Это заставляло нас задуматься. Мы представляли себе Германию как сплошной лес, где нет ни городов, ни людских жилищ, ни человеческих занятий, ни дорог, ни малейшей угрозы наведения порядка. Эта мысль сама по себе была достаточно интригующей. Мы не раз с юным задором обсуждали заданную тему, прокручивая в мечтательных головах фантастические картины огромных, бесконечных лесных миров, но из этого ничего не выходило. Бесспорно одно: слова старого учителя дали волю нашему воображению, оно ожило, забурлило, заплясало. Оно проводило причудливые линии, стирало то, что с таким трудом прочертило, изнемогало от усталости и начинало все сначала. Оно было занято каждую свободную минуту. Более сообразительные из нас рисовали разные забавные и изящные картинки бесконечного, неистребимого леса, наполняли созданный мир странными растениями и зверями. В конце концов и их фантазия оказывалась слишком слабой. Тогда лес отступал, как он действительно отступал или отступил, и ему на смену приходило другое увлечение, например поэты и атлеты. Хватит с нас этого леса. Его таинственность надоела, умерла, мальчишеский здравый смысл списал ее со счета. — Учителя умирают, мальчики взрослеют, а леса остаются, ведь они растут куда незаметнее и спокойнее людей. Умирают они тоже не так быстро. Они не выстреливают стремительно вверх, как люди, зато дольше выносят воздух мира, они сильнее, тянутся упорнее и выше, и не так быстро падают, когда достигают своей гордой размеренной высоты. А человек может мыслить, и мышление разрушает. Человек думает о лесах так, будто они — совершенно мертвы и бесчувственны. К примеру, его удивляет, что в мире так много лесов, и что леса зеленые, и что всесилие этой зелени придает человеческой жизни важное волшебство, и что оно так близко касается действий и чувств человека, что даже проникает в них. Такой уж он задумчивый мечтатель, человек. А о чем-то хорошем он размышляет особенно напряженно. Вот и я попробую!