Собственник

А ещё через пол года ваш дядя, Василий Львович, попросил мужа о встрече. О чем был разговор я не знаю. Алексей вернулся с толстой тетрадкой, которую сразу спрятал в свой письменный стол и, конечно же, ничего не рассказал. Он снова был в подавленном настроении, но я списала это на болезнь Видите ли, в ту пору Алексей Николаевич сильно болел. Врачи требовали немедленной госпитализации, а он все не мог решиться. Говорил: «я из этой больницы не выйду». Так оно и получилось. Операцию сделали неудачно, готовились ко второй, но до неё Алеша не дожил. Он очень мучался. Я была с ним в больнице все последние дни. Сидела рядом и днем, и ночью. И однажды, когда боль немного отпустила, Алеша вдруг заговорил со мной обо все этих делах, связанных с рукописью… Каялся, что не уберег друзей, просил прощения. Тогда я впервые услышала, что у Гольданцева был сын… Алексей отзывался о нем не очень хорошо. Говорил: «отец умирает, а этот только и знает шмыгать по углам, да выискивать, чем бы поживиться. Даже на похоронах к нам с Васькой приставал – выяснял, кому рукописи достанутся. А когда узнал, что это собственность Довгера, как-то странно затаился, и на поминках его уже никто не видел…».

– Так он их что, выкрал? – удивился я.

– Нет. Сема все забрал сразу после смерти Олега. Хотя… погодите, он ведь уезжал… Олег умер без него. Сема вернулся только после похорон. Не успел. Было очень жаркое лето. Как вы понимаете, в такую пору стараются хоронить скорее. Пока Семе послали телеграмму, пока он приехал, Олега уже и похоронили.

– А его странная смерть никого не заинтересовала?

Паневина задумчиво пожала плечами.

– Да нет… О том, что болезнь была какая-то незнакомая говорили много. А потом как-то перестали… И Алеша тоже ничего не сказал. Он только очень просил сохранить тетрадку, спрятанную в письменном столе. «Это, – говорил он, – последняя воля Васьки Калашникова. Скоро и он, как Олег… Доигрались… Но тетрадку береги! И никому, как бы ни просили, не отдавай. Только Васькиному племяннику, да и то, не сразу… Может, конечно, вообще отдавать не придется, и дай то Бог. Но в жизни всякое возможно. Ты запомни главное: любого, кто явится с расспросами про Семкины рукописи, гони в шею и сразу вызывай Васькиного племянника. Пусть прочтет, сделает выводы и попытается помешать. Чтобы больше никто, как Олег с Васькой… А дневник дядин пускай не хранит. Это Василий так сказал. «Пусть, – говорит, – сожжет. Слишком опасно такое хранить»…

Вот, собственно, и все, что я знаю. Алеша вскоре умер. Я долго была безутешна, а потом появился Сема Довгер. Спрашивал, не осталось ли каких-либо записей Олега или Васи. Я подумала, что от него таиться не стоит и показала дневник. Сема долго его читал на кухне, а потом вернул со словами: «Жаль, что не могу и это забрать. Не имею права. Но ты, Валечка, храни сколько сможешь. Есть у меня подозрение, что сын Олега вернул не все отцовские бумаги, а это значит, что история ещё не закончена, и Коля Гольданцев, или кто-то от его имени, обязательно придет к Васиному племяннику за этим». Он потряс тетрадкой и велел спрятать её, как можно дальше.

– Куда же вы спрятали?

– На самое видное место! – гордо произнесла Валентина Георгиевна. – На книжной полке. Там только деньги легко отыскать, а вот книгу в книге – трудно.

Она встала с кресла, подошла к высокому – от пола до потолка – стеллажу и вытащила откуда-то снизу неприметную бордовую книжицу.

– Вот, полюбуйтесь, Чернышевский «Что делать?». Ни один нормальный человек заглядывать не станет, а уж вор и подавно. Потрясет, как следует, на тот случай, если туда деньги сунули, да и бросит. А я достаточно долго проработала в переплетной мастерской, чтобы намертво закрепить тетрадь в старой книжной обложке.

Она развернула первые страницы, и я увидел за типографскими листами серовато-бурую общую тетрадку.

– Надеюсь вас, как писателя, не покоробило такое варварство? – спросила Паневина. – Но мне простительно, я всегда этот опус терпеть не могла. Не понимаю, зачем его ввели в школьную программу? Я, помнится, так мучилась… зато теперь за все поквиталась. Так что, держите ваше наследство и пожалуйста сделайте все так, как ОНИ просили.

Я взял протянутую книгу, несколько мгновений нерешительно её вертел, а потом, глядя в лицо Паневиной, сказал.

– К сожалению все не так безоблачно. Я не могу просто прочитать, сделать выводы и сжечь, потому что дал слово Николаю Гольданцеву передать ему дядин дневник, как только его отыщу.

Глава восьмая. Дневник

На лице Валентины Георгиевны отразились недоумение и испуг.

В первый момент даже показалось, что она сейчас попытается вырвать книгу. Но здравый смысл возобладал, и, пересилив свой первый порыв, она только холодно спросила:

– С какой стати вы дали ему такое слово?

Я вздохнул и указал на кресло.