Собрание стихотворений. В 2 томах. Том 1 и 2.

         Опять мы уходим из рая,
         Не выдавив гной из пупа.
         Хохочет пернатая стража:
         Шалишь, говорит, гольтепа.
         Стучали по днищу приклады,
         И скатки сползали с хребта,
В скрипучих бадьях мы наверх поднимались.
         Была впереди темнота.

Когда по раскрестию глиняных рек
Из рая они уходили,
Проржавое мясо с надорванных лиц
Стекало за ворот шинели.
Солдаты шагали по руслу реки
И что-то неладное пели —
И были улыбчивы их голоса
И волосы гладки от пыли.

1996

Витязь в тигровой шкуре

В говнодавах на резине, на резинке, на резиновом ходу
Шел по Невскому к вокзалу, по нечетной, по разъеденному льду
Что-то в семьдесят каком-то (– вероятно, типа пятого —) году.
Шестиногие собачки, оскользаясь, семенили в поводу.

В низком небе узкий месяц, ноготочек (– где же ручка, если серп? – ),
Оболокся светлым клубом (– бок наполнил, маскируя свой ущерб —).
В грузной шубе полосатой и с авоськой, на папахе мокрый герб.
По наружности армяшка, ну, гурзошник, в крайнем случае азерб.

В Соловьевском гастрономе мимо кассы он купил себе курей.
Хладнокровные собачки, все на задних, зябко ждали у дверей.
Быстро сумерки сгущались (– ощущаясь всё лиловее, серей… —)
В пышной шубе нараспашку, и с курями – нет, скорее что еврей.

Не светя, уже светились лампионы в желтых газовых шарах,
Усом взвизгивал троллейбус, бил разрядом, щелкал проводом – шарах!
На Владимирский с курями повернул он и попёхал на парах.
Тихоходные собачки с тихим чихом выдыхали снежный прах.

И собачий век недолог, а куриный – и того короче век.
В искрах тьмы навек исчезнул этот самый марамой или чучмек.
Ничего о нем не знаю. Лед скололи. Увезли в «Камазах» снег.
Только счастье, цепенея, оседает на поверхность мертвых рек.

Остается только счастье. (– Да на кофе за подкладкой пятаки —)
Коли стёкла напотели, это просто: Пальцем вытереть очки.
Развязать у шапки уши. Шарф раздвинуть. Кашлянуть из-под руки.
С чашкой выглянуть в предбанник – плоской «Примой»
                                                                                 подогреть испод щеки.

Я гляжу от перекрестка в черный город – лязги-дребезги поют.
В магазине Соловьевском под закрытье нототению дают.
Хоть гурзошник, хоть полковник – впуск окончен. Закрывается приют:
В Соловьевском магазине, под закрытье, швабру под ноги суют.

Пахнет солью и бензином, пахнет сажей, пахнет сыростью людской.
Дальний блеск рябит с Марата по Стремянной в переулок Поварской.
Над Владимирским собором – в пятнах облак – тухнет месяц никакой:
Темнота, сквозь колокольню пропускаясь, пахнет хлебом и треской.

1996

Осень во Франкфурте