Собрание сочинений. Врата времени

– Сие зависит от обстоятельств, чада мои. Дозвольте пояснить вам на конкретном примере. Ежели, допустим, вы припасли бутылку… скажем, крепкого хереса и не хотите угостить им изнывающего от жажды почтенного джентльмена – сие, несомненно, грех. Грех небрежения. И напротив: ежели вы дадите иссохшейся, изнуренной скитаниями благочестивой и смиренной дряхлеющей душе приложиться долгим, целительным, бодрящим и освежающим глотком к бутыли с живительной влагой – о, я от всего сердца вознесу хвалу вам за сие добродетельное и милосердное деяние. И в знак признательности, быть может, расскажу немного о моей рации. Ровно столько, чтобы вызвать у вас почтение к интеллектуальным достижениям нашего славного ордена, не навредив, однако же, вашей психике.

Сальседо заговорщицки ухмыльнулся, вытащил из-за пазухи бутыль и передал ее монаху. Тот прильнул к горлышку, и херес с громким бульканьем стал исчезать в ненасытной утробе. Двое мореплавателей понимающе переглянулись: ясно как божий день, почему достославного брата Спаркса, блестящего знатока алхимических наук, снарядили в сию наспех сколоченную экспедицию к черту на рога. Видно, церковные власти рассчитали: выживет Спаркс – хорошо, а нет – так еще одним грешником станет меньше.

Монах утерся рукавом, громогласно рыгнул и рассыпался в благодарностях:

– Грасиас, дети мои. От всего сердца, утонувшего в жирных телесах, я благодарю вас. Старый ирландец, иссохший, аки горб верблюда, и едва не окочурившийся от жестокого похмелья, говорит вам спасибо. Вы спасли мне жизнь.

– Благодари лучше свой волшебный нос, старая ты шкура, – улыбнулся Сальседо. – Ну, вроде мы тебя некого смазали, так что давай, рассказывай о своей машинке что там тебе дозволено.

Вдохновенно проговорив с четверть часа, Спаркс милостиво дозволил задавать вопросы.

– Вот ты говорил, что вещаешь на частоте тысяча восемьсот К.Х. Что это за «К.Х.»?

– Сие есть сокращение, – ответил монах. – «К» – значит «кило», то есть «тысяча» по-гречески, а «X» – «херувим», в переводе с еврейского – «ангелочек». «Ангел», в свою очередь, опять же слово греческое, означающее «вестник». Согласно нашей концепции, весь эфир битком набит херувимами, то бишь маленькими вестниками. И когда мы, два Спаркса, начинаем стучать ключом передатчика, то энное количество вестников тотчас образует упорядоченную цепочку. Таким образом, выражение «тысяча восемьсот килохерувим» означает, что в определенную единицу времени один миллион восемьсот тысяч херувимов выстраиваются в затылок друг другу так, что нос одного касается крыльев другого, и начинают носиться по эфиру взад-вперед, передавая новости. Размах крылышек у всех херувимов совершенно одинаков, и ежели бы вы могли увидеть их, то не отличили б одного от другого. Цепочка херувимов генерирует НКВ и…

– Что еще за НКВ? – перебил Сальседо.

– «Незатухающие крылье-взмахи». А мой приемник преобразует эти НКВ в условные сигналы. Вот и все.

– У меня сейчас ум за разум зайдет, – признался восхищенный Сальседо. – Вот это концепция! Вот это открытие! Просто в голове не укладывается! Значит, если я правильно понял, то в эфире полно не только хороших, «положительных», но и плохих, «отрицательных» ангелов. И эти плохие херувимы тучами роятся вокруг антенны твоей рации, так что тебе приходится вызывать на подмогу столько же хороших ангелов. Для этого ты включаешь катушку-приманку, и все плохие херувимы устремляются к родному отрицательному полюсу. Когда же их набирается так много, что они перестают там умещаться и устраивают кучу-малу, то кое-кто из них, перескочив зазор между электродами, оказывается на «положительной» территории. Тут-то нарушителей границы замечают хорошие херувимы и тоже слетаются на твою катушку-приманку. А ты, орудуя ключом, выстраиваешь этих невидимых добрых вестников, этих крылатых почтальонов в том порядке, в каком тебе хочется. И таким образом можешь вести беседы с братьями по ордену на больших расстояниях…

– Великий Боже! – прошептал Торрес.

Он вовсе не собирался упоминать имя Господне всуе – напротив, то был исполненный благочестия возглас человека, узревшего откровение. Глаза Торреса вдруг вылезли из орбит: именно в эту секунду, очевидно, он понял, что человек в бренном мире не одинок. Его взору предстало чудесное видение: слева и справа, сзади и спереди – со всех сторон, теснясь и громоздясь друг на друга, его окружали несметные толпы. Казавшийся пустым космос внезапно обернулся шахматной доской, на которой белое воинство добра сражалось против черных полчищ зла, и только Всемогущая Рука поддерживала между ними хрупкое равновесие. Так Господь наш следит за тем, чтобы птиц небесных и тварей морских хватало роду людскому на пропитание.

После подобных знамений многих людей осенила бы благодать Божия, Торрес же лишь спросил:

– Интересно, а сколь много ангелов может уместиться на кончике антенны?

Да, видно, никогда не воссиять над головой Торреса божественному нимбу. Если что и украсит к старости его лысый череп, то скорее всего шапочка университетского профессора.

Сальседо презрительно фыркнул: