Собрание сочинений в 9 тт. Том 6

и он:

— Да. Привязавшие еще на время, на малое время. На протяженье их жизни, и, быть может, жизни сыновей их, и даже, быть может, и внуков. Но не навсегда, ибо они выстоят, выдюжат. Они переживут нас, ибо они… — он не остановился, всего лишь запнулся, ощутимо разве что для себя самого, как если бы он даже Маккаслину затруднялся сказать, разъяснить причину своего отречения, которое и сам он, даже в этот момент отказа и ухода (и возможно, в том и крылась подлинная, истинная причина ухода), воспринимал как грех и ересь: так что и уходя он уносил с собою частицу грешной души того порочного и злого старика, который мог взять человека, женщину, поскольку она была его рабыней и достигла зрелости, в свой дом вдовца, и сделать ей ребенка, и затем прогнать ее как существо низшей расы, и после завещать ребенку тысячу долларов, поскольку самому-то старику платить, дожить до уплаты не придется, — уносил с собой частицу злой натуры даже большую, чем допускал в опасеньях своих. — Да. Не хотел Он того. Но пришлось Ему. Ибо они выстоят. Они лучше нас. Сильнее нас. Их пороки скопированы, собезьянничаны с белых или привиты белыми и рабством: безалаберность, нетрезвость, уклонение от работы — не леность, а уклонение от того, что заставляет делать белый не для благоденствия рабов и не для облегчения их жизни, а для собственного обогащения…

и Маккаслин:

— Что ж, продолжай перечень. Спанье с кем попало. Необузданность, неуравновешенность. Неспособность различать между своим и чужим…

и он:

— Как же различать, если в течение двух сотен лет для них вовсе не существовало своего?

и Маккаслин:

— Ладно. Продолжай. А их добродетели…

и он:

— Да. Исконны, никем не привиты. Выносливость…

а Маккаслин:

— Выносливы и мулы.

и он:

— …сострадание, терпимость и терпение, и верность, и любовь к детям…

а Маккаслин:

— Чадолюбивы и собаки.

и он:

— …безразлично, своим или чужим детям, черным или белым. И более того: не только не привиты белыми эти добродетели, но и не переняты вопреки белым. Ибо врождены, достались от свободных праотцев, свободных задолго до нас, да мы-то никогда и не были свободны…

и всплыло то воспоминанье и в глазах Маккаслина, — стоило лишь заглянуть ему в глаза, и виделся вечерний сумрак семилетней давности: они тогда уже с неделю как вернулись из охотничьего лагеря, но только в этот летний вечер выяснилось, что Сэм Фазерс рассказал Маккаслину; виделся старый медведь, яростно, свирепо, ревностно отстаивающий не просто жизнь свою, а яростно-гордое право на волю, свободу — гордый свободою настолько, что встречал угрозу не со страхом, даже не с тревогой, а почти с радостью, как бы намеренно подставляя себя опасности, чтобы живей насладиться свободой, чтобы старые крепкие кости и мышцы оставались упруги и быстры в сохраненье и защиту вольной жизни; виделся старик, сын черной рабыни и вождя индейцев, унаследовавший от матери долгую повесть народа, который смиренью научили страдания, а стойкость, превозмогшая страдания, научила гордости, — а от индейцев унаследовавший повесть народа, обитавшего в этом краю еще дольше, но ныне существующего здесь лишь в одиноком дружестве с чуждою кровью старого бездетного негра и с диким и неукротимым духом старого медведя; виделся мальчик, который желал научиться смирению и гордости, дабы стать искусным и достойным охотником, но обнаружил, что постигает лесное искусство чересчур быстро, и убоялся, что вовек не станет достойным, ибо не достиг смирения и гордости, хоть и старался, — но однажды старик, сам не умевший выразить того словами, как бы за руку повел его туда, где старый медведь и помесный песик показали мальчику, что еще надо третье проявить, чтобы достичь смирения и гордости; и песик виделся, безымянный многопомесный ублюдок, взрослый уже, но не весящий и шести фунтов, по крохотности своей не опасный для зверя, не свирепый — ибо в таком малом тельце свирепость сочли бы попросту визгливостью, не смиренный — ибо и без коленопреклоненья слишком невысокий над землею, и негордый — ибо как в такой крохе разглядеть горделивость? и не знающей даже, что небеса ему не уготованы, поскольку заранее о нем решено, что бессмертной души не имеет, — так что лишь оставалось песику быть храбрым, хотя и храбрость его, вероятно, сочтется всего-навсего визгливостью.

— А ты не стрелял, — сказал Маккаслин. — На каком ты расстоянии был?

— Не знаю, — ответил он. — Я большого клеща разглядел у него на правой задней. Но я был уже без ружья.