Собрание сочинений в 9 тт. Том 6

и он подумал: «Но почему? Но почему?» Ему исполнилось шестнадцать. Не в первый раз уже был он в лавке один и не впервые брал в руки старые счетные книги, такие издавна привычные на своей полке. Малышом, да и в девять, десять, одиннадцать лет, когда освоил грамоту, он взглядывал на треснутые, в пятнах, корешки и краешки переплетов, но без особого желания раскрыть, и хотя он собирался вчитаться в них когда-нибудь, ибо понимал, что они, вероятно, содержат хронологический свод данных, без сомнения скучный, но подробный, всеохватный — другого такого ему не найти — не только о родне ближайшей, но обо всем его роде, не о белых лишь, а и о черных, которые так же неотъемлемо входят в число родичей, как и белые его предки, и о земле, которая кормила и несла их на себе и которую держали сообща и пользовались, и дальше будут пользоваться ею сообща, каков бы ни был цвет их кожи и кто бы ни именовался владельцем, — но прочтет не теперь, а ставши взрослым, старым, в досужий некий день и даже скучая слегка, ибо все, что содержат эти старые книги, будет за давностью лет уже неколебимым, непреложным, оконченным, безвредным. И вот ему шестнадцать. Он заранее знал, что найдет там. Было за полночь; взяв в комнате у спавшего Маккаслина ключ, он плотно прикрыл, запер, войдя, дверь лавки; забытый с вечера фонарь снова наполнил керосинной гарью затхлый ледяной воздух, а он сидел, склонясь над пожелтелою страницей и спрашивая себя не «Почему утопилась?», а (ему думалось, что и отец себя спросил о том же, когда прочел братнину запись): «Почему дядя Бадди решил, что утопилась?» — и на соседней, следующей странице находя, начиная находить то, что — уверен был — отыщется там; то, да только не совсем еще то, ибо он и прежде знал, что:

Томасина в обиходе Томи дочь Фукида и Евники родилас 1810 г умерла от родов в юне 1833 г и похоронена. Год звездопада

и следующая запись — тоже не совсем еще то:

Терл сын Томи дочери Фукида и Евники родился в юне 1833 г год звездопада Отцово завещание

и больше ничего, ни нудного каждодневного перечня плат с вычетами за пищу и одежу, ни даты смерти и погребенья, потому что Терл пережил своих белых братьев по отцу, а Маккаслин не заносит смертей в свои книги; просто: Отцово завещание, — а он и завещание то видел, дерзко-самоуверенный почерк старого Карозерса, неразборчивостью намного превосходящий даже почерк его сыновей; грамотностью же Карозерс превосходил их ненамного, чуть не каждое существительное и глагол давая с большой буквы, а знаки препинания и связность нимало не стараясь соблюдать, как не старался ни объяснить, ни замаскировать ту тысячу долларов, что завещал выплатить сыну незамужней рабыни Томасины к его совершеннолетию — не самолично расплачиваясь за деяние, которое признал ли Карозерс совершенным, так до конца и не ясно, а сыновей своих наказывая за себя, штрафуя их за то, что достался такой отец; даже и не как взятку давая молве в защиту имени своего, ибо имя пострадает лишь тогда, когда Карозерса уже в живых не будет, а швыряя почти с презрением, как швырнул бы старую шляпу или сношенные башмаки, эту тысячу долларов, что для завещавшего была не более реальна, чем для наследника, для раба, который ее и увидит лишь после совершеннолетия, с безнадежным опозданьем на двадцать один год начиная учиться значению денег. А значит, это дешевле ему стоило, чем сказать негру «Сын мой», подумал мальчик. Пусть даже «Сын мой» — всего лишь два слова. Но любовь какая-то была определенно, подумалось ему. Какая-то все же была. Которую даже он сам назвал бы любовью; а не просто послеобеденное или там ночное пользование плевательницей.