Собрание сочинений в 9 тт. Том 5

Я ушел. Набрал в роднике воды и вернулся к нашей пилораме, где Друзилла, Ринго и Джоби подавали на ленточную пилу бревна и ходил по кругу по опилкам мул с завязанными глазами. А потом Джоби хмыкнул удивленно, мы оглянулись и увидели миссис Хэбершем и еще трех, что выглядывали у нее из-за спины, блестя круглыми глазами на Друзиллу, — а та стоит среди стружек и опилок в грязном комбинезоне, в потной рубашке и грубых башмаках, и к мокрому, в потеках пота, лицу прилипли опилки, и стриженые волосы желты от них.

— Я Марта Хэбершем, — сказала миссис Хэбершем. — Я соседка ваша и надеюсь стать вам другом. — И вздохнула: — Бедное мое дитя…

Мы стоим, смотрим на нее; потом Друзилла наконец проговорила. «Мэм?» — в точности как я и Ринго переспрашиваем, когда отец скажет нам что-нибудь по-латыни. А мне было ведь только пятнадцать; я плохо соображал, о чем у них сыр-бор; стоял только и слушал полумашинально, как в хибаре, что говорит дальше миссис Хэбершем.

— Мое положение? — произнесла Друзилла. — Мое…

— Да. И ни матери возле, ни женщины, кому… ввергнутая в эту беду… — Миссис Хэбершем широким жестом указала на мулов, продолжающих свою работу, и на Джоби и Ринго, пялящих на нее глаза; а из-за ее спины глядели на Друзиллу те три дамы. — …чтобы предложить вам не только помощь, но и сочувствие наше.

— Мое положение, — сказала Друзилла. — Мое поло… Помощь и сочу… Ой, ой, ой, — проговорила она — и рванулась прочь. Как олень, бросающийся в бег, а уж потом решающий, куда бежать; повернувшись на бегу, подлетела ко мне, пронеслась над бревнами и досками, раскрывши губы, произнося негромко: «Джон, Джон», — видимо, путая меня с отцом, потом очнулась, замерла средь бега, как застывает в полете птица, недвижная, но полная неистового устремления. — И ты тоже веришь этому? — Выдохнула.

И унеслась. Следы ее виднелись вдоль опушки, редкие и быстрые; но, поднявшись из низины, я не увидел ее. Но пролетки и коляски по-прежнему стояли у хибары, а на крыльце толпились миссис Компсон и другие, повернувшись лицами к низине, и я направился не туда, а к Джобиной хибаре. Еще издали увидел, что Лувиния идет, напевая, от родника со своей можжевеловой бадейкой. Вошла в хибару, и пение оборвалось, и я понял, что Друзилла там. Не прячась, заглянул в окно и увидел, что у очага Друзилла — подняв голову, уроненную на руки, повернулась к Лувинии, а та стоит с полной воды бадейкой, и с ниссовой веточкой во рту, и с отцовой старой шляпой на макушке, поверх платка.

— Так вот оно как обернулось, — говорит Друзилла, плача. — Сошли туда к пиле и учат меня, что в моем положении… сочувствие и помощь… Чужие совсем; я их в жизни не видела, и чихать я на их мнени… Но ты и Баярд. Вы тоже верите этому? Что Джон и я… что мы…

Лувиния шагнула к ней. Ладонь Лувиния легла на грудь Друзиллина комбинезона — Друзилла не успела отстраниться, — и Лувиния обняла ее, как меня обнимала, бывало, баюкая.

— Что Джон и я… что мы… — рыдала Друзилла. — А Гэвин убит в бою, а у Джона дом сожжен, разорена плантация — и что я с ним… Мы на войну пошли бить янки, а не бабиться!

— Да знаю я, что нет, — сказала Лувиния. — Тсс. Не плачь.

И вот почти и всё. Женщины с этим делом недолго возились. Не знаю, миссис ли Компсон вызвала тетю Луизу по настоянию миссис Хэбершем, или тетя Луиза сама приехала, дав им короткий срок для подготовки сражения. Мы ведь были заняты другим — Друзилла, Джоби, Ринго и я на распиловке, а отец в городе; он как уезжал с утра, так мы уже до вечера его не видели, а то и до поздней ночи. Потому что странные настали времена. Четыре года все мы — даже те, кто воевать не мог, женщины и дети — жили одним стремлением прогнать войска янки из края; мы думали, что стоит им уйти, и все закончится. И вот они ушли, и еще до наступления лета я услышал, как отец говорил Друзилле: «Нам обещали прислать федеральные войска[43]; сам Линкольн обещал. Тогда все упорядочится». И это говорил человек, целых четыре года водивший конников на врага, чтобы очистить Юг от федеральных войск; А теперь мы будто и не капитулировали вовсе, а объединили силы с бывшим неприятелем против нового врага, чьи средства борьбы иногда были малопонятны нам, но чья цель понятна до ужаса. Так что отец с утра до ночи был занят в городе. Они отстраивали Джефферсон, подымали здания суда и магазинов; но не только этим занимались отец и другие джефферсонцы, а чем-то еще иным, — и отец не велел нам и Друзилле ездить в город. Но Ринго улизнул как-то туда и, вернувшись, подошел ко мне.

— А я теперь уже не — угадай, чего? — сказал он, поводя слегка зрачками.

— Ну, чего? — спросил я.

— Я уже не негр. Меня отменили.

— А кто ж ты теперь? — спросил я.

И он показал мне то, что держал в руке, — новый бумажный доллар казначейства США по Йокнапатофскому округу, штат Миссисипи; внизу там четким писарским почерком было выведено: «Кэссиус К. Бенбоу[44], и. о. федерального исполнителя», и вместо подписи раскоряка крест.

— Кэссиус К. Бенбоу?