— Ну, знаешь, Роберт… Иногда ты… — Она вздохнула и объяснила, ласково, как глупому ребенку, отчаявшись, что он сам поймет: — Видишь ли, обручиться во время войны или в мирное время — вещи совершенно разные. По правде говоря, я не понимаю, как он может надеяться, что все останется по-прежнему.
— Вот что я тебе скажу, Минни. Если он уехал на войну с надеждой, что она его будет ждать, и вернулся с надеждой, что она станет его женой, — значит, так и должно быть. И если она хочет выйти за него, так ты, пожалуйста, не отговаривай ее, слышишь?
— Неужели ты хочешь насильно выдать свою дочь замуж? Ты сам сказал, что ей рано замуж.
— Не забывай, я сказал — если она захочет. Кстати, он не хромой, не калека? — добавил он.
— Не знаю. Сесили расплакалась, когда я ее спросила.
— Иногда она ведет себя удивительно глупо. Но главное — ты не вмешивайся в их дела! — Он взял стакан, сделал большой глоток и потом сердито и внушительно запыхтел сигарой.
— Ну, знаешь ли, Роберт! Честное слово, я иногда тебя не понимаю. Как можно насильно выдавать дочку замуж за человека без всяких средств, может быть смертельно больного, вероятно даже неспособного зарабатывать. Сам знаешь, какие они, эти бывшие военные.
— Да ведь это ты хочешь ее выдать замуж, а не я! Я и не собираюсь. За кого же ты ее выдашь?
— Например, за доктора Гэри. Она ему нравится. Или за Гаррисона Морье из Атланты. Сесили к нему хорошо относится.
Мистер Сондерс весьма неизящно фыркнул:
— Что? Этот дурак Морье? Да я его на порог не пущу. Голова напомажена, окурки разбрасывает по всему дому. Нет, ищи другого.
— Никого я не ищу. Просто я не позволю, чтобы ты заставил ее выйти за этого мальчика, за Мэгона.
— Да говорят тебе, что я и не думаю заставлять ее. Ты меня уже научила, что женщин никогда заставлять нельзя. Но если она хочет выйти за этого Мэгона, я вмешиваться не собираюсь.
Она молча раскачивалась в качалке, он допивал свой виски с мятой. Дубы на лужайке затихли в сумерках, ветви деревьев казались неподвижными, будто коралловые заросли под водой. Большая лягушка монотонно заверещала в кустах, небо на западе стало широким зеленым озером, застывшим, как вечность. Тоби вдруг вырос перед ними.
— Ужинать подано, мисс Минни.
Сигара красноватой дугой полетела в клумбу с каннами. Оба встали.
— Тоби, а где же Боб?
— Не знаю, мэм. Показалось, будто он пошел вон туда, в сад, а потом пропал, не видать нигде.
— Найди-ка его. И скажи, чтобы вымыл лицо и руки.
— Да, мэм. — Он открыл для них двери, и они прошли в дом, оставив позади сумерки, наполненные мягким, певучим голосом Тоби, звавшим мальчика из темноты.
2
Но Роберт Сондерс-младший не мог его услышать. В эту минуту он перелез через высокий дощатый забор, врезавшийся в темноту над его головой. Роберт с трудом одолел препятствие и, соскальзывая вниз зацепился штанишками, которые, словно пытаясь его удержать, наконец поддались с жалобным треском. Он упал в росистую траву, почувствовал легкий, поверхностный ожог на задике, сказал «О черт!» и, вскочив на ноги, чуть не вывернул бедро, стараясь разглядеть царапину.
— Это свинство, — сообщил Роберт темноте, — такое невезение. — «А все она. Почему не рассказала», — подумал он, проклиная всех сестер на свете.
Мальчик поднял с травы то, что уронил при падении, и пробрался по мокрой от росы лужайке к дому ректора. Наверху, в пустовавшей всегда комнате, был свет, и сердце у него упало. Неужели «он» так рано лег спать? Но тут Роберт увидал на перилах веранды чьи-то башмаки, красным глазком затлелась сигарета. Он облегченно вздохнул: наверно, Дональд!
Он взбежал по ступенькам, окликнул:
— Здорово, Дональд!
— Здорово, полковник! — ответил сидящий.
Мальчик всмотрелся — военная форма. Наверно, он! «Сейчас все увижу», — в восторге подумал Роберт и, щелкнув карманным фонариком, направил его прямо в лицо сидящему. Фу, черт! Он пришел в полное отчаяние. Уж не везет — так не везет. Сговорились они все, что ли?
— Да у вас никакого шрама нет! — с презрением сказал он. — И вовсе вы никакой не Дональд!
— Верно, братишка, угадал: никакой я не Дональд. Только ты бы лучше повернул фонарь куда-нибудь вбок, а?
Мальчик потушил фонарь, пришибленный, разочарованный. Вдруг он крикнул:
— Почему мне ничего не хотят сказать?! Я только спрашиваю: какой у него шрам, а они мне не говорят. Скажите, он уже спит?
— Да, спит. Сейчас не время смотреть, какой у него шрам.
— А завтра утром? — Ис надеждой: — Можно завтра утром посмотреть?
— Не знаю. Подождем до завтра.
— Слушайте, — оживился мальчик, — давайте сделаем так: завтра в восемь мне надо в школу, а вы его как-нибудь заставьте выглянуть в окошко, а я пройду мимо и все увижу. Я спрашивал Си, а она ничего не говорит.
— А кто это Си, братишка?
— Ну, сестра моя. Ох, до чего она подлая! Разве я бы ей не рассказал, если б увидал такой шрам?
— Еще бы! А как звать твою сестру?
— Ее звать Сесили Сондерс, как меня, только меня звать Роберт Сондерс. Сделаете, а?
— Ага… Сесили… Ладно, надейся на меня, полковник!
Мальчик с облегчением вздохнул, но не уходил.
— Скажите, а сколько у них тут солдат?