Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.

— Я вам сочувствую, конечно, — солидно сказал он. — Но, простите, хотя и вдов, но руки и сердца предложить не могу. После двух покойниц решил не заводить третью. Конечно, — как бы подумал он вслух, — за будущее поручиться нельзя. Очень даже жаль, что я вас семь лет тому назад не встретил — до моей второй покойницы. Тогда бы, возможно, колесо истории повернулось бы в вашу сторону. Очень уж мрущий попадался мне женский элемент, — вздохнул он. — И неохочий до рыбной ловли. Да, встреть я вас семь лет тому назад…

— Да мне тогда пятнадцать лет было! — расхохоталась Вера Исаевна. — И неужели вы можете думать… Вообще, я замужем.

— Но ведь вы же говорили, что навсегда ушли от вашего супруга? — резонно заметил Иван Кондратьевич. — Почему бы, например…

— Вы дурак! вспылила барыня. Мало ли что я говорю… Очень вы мне нужны! Тоже!.. Давайте лучше мне удочку и прекратите этот разговор.

— Как угодно-с. Мой разговор, так сказать, теоретический и без всякого нахальства. Но, между прочим, я имею предложения и от солидных вдов. Но только, не скрою, не рыбачек. И воздерживаюсь. Потому что если и вдова помрет, то это что же такое будет?.. По этому поводу есть такой анекдот: к одному доктору приходит молодая вдова, а доктор-то тоже вдовый…

— Ну вас! — и Вера Исаевна вскочила на ноги.

IV

Веру Исаевну можно было упрекнуть в чем угодно, но только не в недостатке решительности к действию. Поэтому когда поплавок ее удочки, в течение получаса мирно покачивавшийся между листьями кувшинки, вдруг стремительно пошел под воду и подхваченное ею удилище затрещало в ее руке — она ни на секунду не растерялась, не испугалась, не бросила удочку, как поступило бы на ее месте девяносто процентов горожанок, а решительно принялась бороться со своей добычей, подтягивая ее к берегу. И через две-три минуты трехфунтовый красавец-сазан запрыгал в прибрежной траве. Сазана схватил и снял с крючка подоспевший вовремя Иван Кондратьевич.

На нем лица не было. Он был бледен бледностью рыбацкого восторга и упоения, он трепетал не меньше, чем сазан в его руках. И лишь тогда он с величайшими предосторожностями опустил рыбу в сетку-садок, когда вдоволь нагляделся на нее и налюбовался ею.

После этого весь пыл своего восторга Иван Кондратьевич перенес на Веру Исаевну. Он смешно расшаркивался перед нею, он поцеловал ей ручку, он принес ей с лодки — она удила с берега — свою складную скамеечку и даже предложил Вере Исаевне отмахивать от нее комаров и мошек, которых, кстати сказать, еще и не было. Словом, он готов был расшибиться в лепешку, лишь бы барыня еще раз села за удочку.

— Прямо чудеса! — кудахтал он, вертясь вокруг. — Ведь этакая удача, такое счастье! Бывало, мои покойницы ничего, кроме плотвы, не могли вытащить, а вы!.. Подсечка-то, подсечка какая! И как специально вы его к берегу подводили. Сам Леонид Никитыч Эмпреза сазана лучше к берегу не подведет! А выбросили-то вы его как!.. Я бегу, я-то сачок тащу, я-то думаю: «Ах, чтоб ей лопнуть — упустит»… А сазан-то уж на берегу. Не могу-с всего выразить словами — тут песнопения нужны. Позвольте ют эту вашу правую ручку, которой вы сазана подсекли…

Вера Исаевна не отняла руки, к которой Иван Кондратьевич припал благоговейно. На его лице она прочла влюбленность, преданность до гроба, готовность всем пожертвовать. Она была уверена, что в этот миг она может заставить его даже бросить рыбалку, несмотря на предстоящий вечерний клев, сесть в лодку и везти ее обратно в город.

Но теперь уж она в город не спешила: ее платье было измято туфельки — в глине; в таком виде раньше, чем наступят сумерки, в город показаться невозможно.

V

Вечером поплыли к городу. Теперь плыли не у берега, а по фарватеру, по быстрине. Иван Кондратьевич лишь чуть пошевеливал веслами, Вера Исаевна уверенно правила.

Рассеянно слушая спутника, барыня думала о том, как удивительно хорошо пахнет на реке и как сложна прелесть этого запаха, вернее, целой симфонии их и раздельных, и сливающихся в одно тонкое живительное благоухание: тут был и аромат истопленных зноем травы и цветов, и особые запахи реки, и первая прохлада вечера, воспринимаемая тоже как тонкий аромат… Вера Исаевна давно уж не наслаждалась так благоуханием вечера, потому что давно не уезжала из города.

«Вот бы изобрести такие духи, как этот воздух! — думала она. — Но, наверно, это невозможно. Разве “Свежее сено”, или как там называются эти духи, похоже на эту прелесть?..»

И она жадно дышала, стараясь побольше наглотаться этими изумительными благовониями июльского вечера. Дышала и рассеянно слушала, что бубнит ей Иван Кондратьевич.

— Так вы говорите, что вы — богатый человек? — спросила она, уловив конец его фразы.

— Не могу назвать себя богатым, — был ответ, — но капитал некоторый, конечно, имею: без малого десять тысяч…

— Вот как?

— Да-с! И сам сберег, скопил, удачные выигрыши имел, и кроме того, кое-что приносили в дом покойницы. Есть, знаете, анекдот про одного монаха и капитал. Приходит к одному монаху…

— Не надо, не надо!.. Знаю: дальше неприлично… Всё равно вы не досказываете.