Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.

— Вера, Вера, Вера! — бормотал Скрябин, обняв склонившуюся к нему девушку и покрывая поцелуями ее запрокинутое лицо. В этом стоне были мольба, и предостережение, и просьба о прощении за то, что должно было совершиться, что совершит он.

Но что-то хрустнуло за ними, за земляным возвышением, и они затаились, затихли — она, прильнувшая к нему, он, удерживающий девушку в своих объятиях, прижавший ее к своей груди. Но звук не повторился, и Скрябин снова прильнул губами к полуоткрытому девичьему рту.

В последний раз отдаленно, словно и не в мозгу Скрябина, пронеслась мысль о том, что то, что он делает, подло, что он может изуродовать жизнь этой несчастной русской девушки, заброшенной в чужой народ, и изуродовать в тот самый момент, когда к ней прямо и честно подходят два других русских человека… Ведь он, Скрябин, никогда не женится на этой дикарке, не возьмет ее с собою в Харбин, ибо это совершенно невозможно по тысяче, правда, маловажных в сущности, но непреодолимых для него причин.

И непоправимое совершилось бы, если бы не повторный шорох за спиной и не удар по голове, опрокинувший навзничь потерявшего сознание Скрябина. Только плотная фетровая шляпа, под подкладкой которой, в искусно сделанном тайничке, Антон Петрович носил деньги и документы, спасла его от смерти, и он отделался лишь минутным обмороком.

Крик же Веры: «Яшка, убийца, хунхуз!» — бросил на ее голос Гвоздева, возвращавшегося от Марковны. Но когда тот добежал до бугра, парня уже не было. Ударив Скрябина тяжелым камнем, зажатым в кулаке, он скрылся во тьме. Перед Сашкой была лишь Вера, поднимавшая молодого человека с земли. От нестерпимой головной боли Скрябина тошнило.

Потом все втроем поплелись к постоялому двору, поддерживая пошатывающегося Антошу.

— Никому ничего не надо говорить, — с трудом ворочая языком, выдавил из себя Скрябин.

— Чего уж тут рассказывать, — хмуро ответил Сашка. — Другие бы не рассказали.

— Кто?

— Да хоть бы тот же Яшка. — И Гвоздев, только тут окончательно осмысливший, что девушку, которую он хотел сделать своей женой, подло утащил в темный угол человек, до того им уважаемый, что он обманут в своей доверчивости, стал, как кипятком, наливаться гневом.

— Тогда, — продолжал Скрябин, — вернись сейчас к Марковне, предупреди.

— А мне зачем идти? — резко ответил Сашка. — Не я портил девку, не меня шандарахнули. Если б еще ты путным другом — товарищем был, — Гвоздев в первый раз за всё знакомство назвал Антона Петровича на «ты». — А ты для меня теперь всё равно, что вор — ты у меня предмет отнял, который я женой хотел назвать. Разве ты русский мне теперь, — ты собаки хуже!

Скрябин остановился, хотел ответить, но его стало тошнить. Уже только Вера поддерживала его, и она плакала. Получив возможность говорить, Скрябин сказал Сашке:

— Не хами. Не пори ерунду. Ничего не было. После объясню.

— Да объяснять что, когда всё ясно. Объясню! Ты уж сколько лет всё мне объясняешь, а вышло, что со всеми твоими объяснениями ты подлая тварь. Я к нему за советом, за помощью, а он, морду кривя, за моей спиной… Тьфу!

— Как хочешь — не ходи к Марковне. Но нам необходимо еще продержаться здесь тихо дня два или три… сам понимаешь…

— А ты не понимал этого, когда девку в кусты тащил?

— Я не тащил.

— Что ж, она тебя, что ли, тащила? Молчи! Ты самый подлый человек после этого. Ты для меня теперь хуже ротного пора которого ночью солдаты сапогами насмерть забивают. И жалко, что парень тебя не убил. Брось его, Верка! — вдруг закричал Сашка по-китайски. — Кинь его, подлюгу. Может, к утру подохнет, — и он рванул девушку за рукав.

Но та, отстранясь, ответила резко:

— Не смей говорить так. Петрович не сделал ничего плохого. Ему мстит Яшка, которого я не хочу любить.

— А этого что ж, ты полюбить, что ли, успела? — Гвоздев презрительно ткнул рукой на Скрябина. — Обошел он тебя, как меня прежде? Полюбила на одну ночь?

— А тебе зачем это знать? — был строптивый ответ девушки. — Я вижу только что ты злой человек и плохой друг.

— Я плохой друг?

— Конечно, ты. Петрович едва идет, а ты бранишь его за что— то. Разве больных бранят?

Тогда Сашка умолк и засопел, как всегда, когда он начинал что-нибудь обдумывать. И до самого постоялого двора не проронил ни слова. К счастью, Федосья со своим мужем уже спали, когда они вернулись домой. Молчал и Скрябин, морщившийся от тошноты и головной боли.

VII

Заснувший лишь под утро, Антон Петрович проснулся позже всех. Голова болела, глаза видели всё словно сквозь дымку. Гвоздев сидел у его ног, на краю кана. Его спина показалась Антону Петровичу бесконечно широкой и мошной.

Повернувшись к проснувшемуся сотоварищу. Сашка спросил.

— Как себя чувствуете, Антон Петрович? Не полегчало? А то надо бы сегодня за щетиной идти.

Тон его был такой, как будто ночью ничего не произошло, но глаза он виновато прятал.

— Хорошо, — ответил Скрябин, но, поднимаясь с кана, снова почувствовал приступ тошноты.