Собрание сочинений в 10-ти томах. Том 10

- Все привилегированные связаны круговой порукой, и вы тоже. Да, я знаю все, знаю и то, что Сен-Жюст именует государственной тайной.

Последние слова Марат произнес с расстановкой и, кинув на Робеспьера быстрый взгляд, продолжал:

- Я знаю все, что говорится за вашим столом в те дни, когда Леба.¹⁶⁸

 приглашает Давида отведать пирогов, которые печет Элизабет Дюпле, ваша будущая свояченица, Робеспьер. Я око народа и вижу все из своего подвала. Да, я вижу, да, я слышу, да, я знаю. Вы довольствуетесь малым. Вы восхищаетесь сами собой и друг другом. Робеспьер щеголяет перед своей мадам де Шалабр, дочерью того самого маркиза де Шалабра, который играл в вист с Людовиком Пятнадцатым в день казни Дамьена¹⁶⁹

 О, вы научились задирать голову. Сен-Жюста из-за галстука и не видно. Лежандр¹⁷⁰

 всегда одет с иголочки - новый сюртук, белый жилет, а жабо-то, жабо! Молодчик из кожи лезет вон, чтобы забыли те времена, когда он разгуливал в фартуке. Робеспьер воображает, что история отметит оливковый камзол, в котором его видело Учредительное собрание, и небесно-голубой фрак, которым он пленяет Конвент. Да у него по всей спальне развешаны его собственные портреты...

- Зато ваши портреты, Марат, валяются во всех сточных канавах, - сказал Робеспьер, и голос его звучал еще спокойнее и ровнее, чем голос Марата.

Их беседа со стороны могла показаться безобидным пререканием, если бы не медлительность речей, подчеркивавшая ярость реплик, намеков и окрашивавшая иронией взаимные угрозы.

- Если не ошибаюсь, Робеспьер, вы, кажется, называли тех, кто хотел свергнуть монархию, «дон Кихотами рода человеческого».

- А вы, Марат, после четвертого августа¹⁷¹

 в номере пятьсот пятьдесят девятом вашего «Друга народа», - да, да, представьте, я запомнил номер, всегда может пригодиться, - так вот вы требовали, чтобы дворянам вернули титулы. Помните, вы тогда заявляли: «Герцог всегда останется герцогом».

- А вы, Робеспьер, на заседании седьмого декабря защищали госпожу Ролан против Виара.

- Точно так же, как вас, Марат, защищал мой родной брат, когда на вас обрушились в клубе Якобинцев, Что это доказывает? Ровно ничего.

- Робеспьер, известно даже, в каком из кабинетов Тюильри вы сказали Гара:¹⁷²

 «Я устал от революции».

- А вы, Марат, здесь, в этом самом кафе, двадцать девятого октября облобызали Барбару.

- А вы, Робеспьер, сказали Бюзо: «Республика? Что это такое?»

- А вы, Марат, в этом самом кабачке угощали завтраком марсельцев, по три человека от каждой роты.

- А вы, Робеспьер, взяли себе в телохранители рыночного силача, вооруженного дубиной.

- А вы, Марат, накануне десятого августа умоляли Бюзо помочь вам бежать в Марсель и даже собирались для этого случая нарядиться жокеем.

- Во время сентябрьских событий¹⁷³

 вы просто спрятались, Робеспьер.

- А вы, Марат, слишком уж старались быть на виду.

- Робеспьер, вы швырнули на пол красный колпак.

- Швырнул, когда его надел изменник. То, что украшает Дюмурье, марает Робеспьера.

- Робеспьер, вы запретили накрыть покрывалом голову Людовика Шестнадцатого, когда мимо проходили солдаты Шатовье.

- Зато я сделал нечто более важное, я ее отрубил.

Дантон счел нужным вмешаться в разговор, но только подлил масла в огонь.

- Робеспьер, Марат, - сказал он, - да успокойтесь вы!

Марат не терпел, когда его имя произносилось вторым. Он резко повернулся к Дантону.

- При чем тут Дантон? - спросил он.

Дантон вскочил со стула.

- При чем? Вот при чем. При том, что не должно быть братоубийства, не должно быть борьбы между двумя людьми, которые оба служат народу. Довольно с нас войны с иностранными державами, довольно с нас гражданской войны, недостает нам еще домашних войн. Я делал революцию и не позволю с нею разделаться. Вот почему я вмешиваюсь.

Марат ответил ему, даже не повысив голоса:

- Представьте лучше отчеты о своих действиях, тогда и вмешивайтесь.

- Отчеты? - завопил Дантон. - Идите спрашивайте их у Аргонских ущелий, у освобожденной Шампани, у покоренной Бельгии, у армий, где я четырежды подставлял грудь под пули, идите спрашивайте их у площади Революции, у эшафота, воздвигнутого двадцать первого января,¹⁷⁴

 у повергнутого трона, у гильотины, у этой вдовы...

Марат прервал Дантона:

- Гильотина не вдова, а девица; на нее ложатся, но ее не оплодотворяют.

- Вам-то откуда знать? - отрезал Дантон. - Я вот ее оплодотворю.

- Что ж, посмотрим, - ответил Марат.

И улыбнулся.

Дантон заметил эту улыбку.

- Марат, - вскричал он, - вы человек подвалов, а я живу под открытым небом и при свете дня. Ненавижу гадючью жизнь. Быть мокрицей - покорно благодарю! Вы живете в подвале. Я живу на улице. Вы не общаетесь ни с кем, а меня видит любой, и любой может обратиться ко мне.

- Еще бы!.. «Мальчик, пойдем?..» - буркнул Марат. И, стерев с лица следы улыбки, он заговорил властным тоном:-Дантон, потрудитесь дать отчет в истраченной вами сумме в тридцать три тысячи экю звонкой монетой, каковую вам вручил Монморен¹⁷⁵

 от имени короля якобы за то, что вы исполняли в Шатле должность прокурора.

- За меня отчитывается четырнадцатое июля, - высокомерно ответил Дантон.