Собрание сочинений. том 7.

На следующий день граф Мюффа тоже забыл о происшествии. Направляясь в фиакре на улицу Ришелье к г-же Югон, он поклялся было никогда не возвращаться к Нана. Сами небеса посылали ему предупреждение: несчастье, постигшее Филиппа и Жоржа, показалось ему предвестником его собственной гибели. Но ни рыдания г-жи Югон, ни этот мальчуган, горевший в лихорадке, никто и ничто не могло заставить его сдержать свои клятвы; и судорога страха, в который его повергла вчерашняя драма, сменилась тайной радостью избавления от соперника, чье юное обаяние выводило графа из равновесия. Его чувство к Нана переросло во всепоглощающую страсть, такие страсти порой овладевают мужчиной, не знавшим настоящей молодости. Его любовь требовала непрерывной уверенности, что Нана безраздельно принадлежит ему; ему необходимо было слышать ее, касаться, ловить ее дыхание. Это была нежность уже за пределами чувственности, уже очищенная, беспокойная привязанность, ревнующая к прошлому, склонная помечтать об искуплении грехов, о прощении свыше, которое будет даровано им обоим, когда они, коленопреклоненные, вознесут мольбу господу богу. Религия вновь завладела им. Он снова стал аккуратно выполнять все обряды, исповедовался и причащался, пребывая в постоянном внутреннем борении, и угрызения совести усугубляли сладость греха и сладость покаяния. Коль скоро его духовник разрешил ему утолять свою страсть, дабы смирить ее, он привык к тому, что каждодневно погружается в пучину греха, который искупал затем приступами набожности и ханжеского самоуничижения. В простоте душевной он предлагал небесам в качестве искупительной жертвы низменные свои муки. Муки эти росли день ото дня; с суровым смирением нес он свой крест, как истый христианин, коему случилось впасть в грех по вине распутной девки. И если порой его страдания достигали апогея, то виною тому были беспрерывные измены этой женщины, ибо он не мог и не умел делиться, не понимал ее дурацких капризов. Он жаждал вечной, неизменной любви. Нана поклялась ему в этом, и за это он ей платил. Но он чувствовал, что Нана лжива, что она не может совладать со своими порывами и отдается первому встречному — знакомым, прохожим, простодушно, как голая тварь на голой земле.

Как-то утром Мюффа заметил выходившего от Нана в неурочный час Фукармона и устроил ей бурную сцену. Но на сей раз она взорвалась — хватит с нее этой дурацкой ревности. Сколько раз она поступала с ним благородно! Взять хотя бы тот случай, когда он вечером застал их с Жоржем, она первая побежала мириться, признала свою вину, ласкалась, сюсюкала, лишь бы он угомонился. Но в конце концов он надоел ей своим упрямым неумением понять женщину; и Нана дала волю языку:

— Ну и ладно! Верно, я переспала с Фукармоном. А дальше что?.. Расстроился, Мюффач, а?

Впервые она кинула ему в лицо прозвище «Мюффач». Услышав это не оставляющее сомнений признание, граф задохнулся от гнева и невольно сжал кулаки, но Нана пошла прямо на него, пристально глядя ему в лицо:

— Хватит, надоело, слышишь?.. Не нравится, сделай милость, уходи… Не желаю больше слушать твоих криков… И вбей себе раз навсегда в башку, я совершенно свободна… Если мне мужчина нравится, я с ним сплю и буду спать. Да, да, буду… А ты сам решай: да или нет, и можешь уходить…

И Нана распахнула перед графом дверь. Он не ушел. Теперь она знала, как еще крепче привязать графа; по пустякам, после ничтожной размолвки, она в самых грязных выражениях ставила его перед выбором. Она всегда найдет себе получше; в претендентах недостатка, слава богу, нет: выбирай любого, и мужчины все настоящие, пылкие, не чета такой размазне, как он. Он молча тупил голову, он ждал, когда у Нана случится нужда в деньгах, — тогда она снова начинала ласкаться к нему, и он забывал все — одна ночь любви вознаграждала его за пытки, претерпеваемые в течение недели. После примирения с женой дом окончательно опостылел графу. Сабина, покинутая Фошри, вновь попавшим в руки Розы, старалась заглушить нервическую тревогу сорокалетней женщины, заводя новые любовные связи, и весь особняк подхватило бредовым вихрем ее теперешней жизни. Эстелла после замужества перестала видеться с отцом; плоскогрудая, невзрачная девица вдруг превратилась в женщину с такой железной, с такой несгибаемой волей, что Дагне жил в непрерывном трепете; он сопровождал ее в церковь, обратился к религии, яростно осуждал своего тестя, разорявшего их с какой-то тварью. Один лишь г-н Вено по-прежнему благоволил к графу, терпеливо выжидая своего часа; ему даже удалось втереться в дом к Нана; теперь он аккуратно посещал оба дома, и там и тут, во всех углах, сияла его улыбочка. Мюффа, хлебнувший горя в своей семье, гонимый скукой и стыдом, все же предпочитал жить на аллее Вийе, пусть даже среди вечных проклятий и ругани.