Собрание сочинений. том 7.

Но в эту минуту вошла дама, появление которой крайне удивило Нана. Она узнала мадам Робер. Нана запомнилась хорошенькая мышиная мордочка этой брюнетки. Мадам Робер запросто кивнула головой долговязой горничной, потом подошла к стойке, облокотилась на нее и обменялась с Лорой долгим поцелуем. Нана нашла этот поцелуй чрезвычайно странным со стороны такой изящной дамы, не говоря уже о том, что мадам Робер выглядела отнюдь не такой скромницей, совсем наоборот. Окидывая быстрым взглядом залу, она о чем-то говорила вполголоса. Лора вновь плотно уселась на табурет и застыла в величественной неподвижности старого идола, воплощающего порок, безобразного идола, с лицом истертым и лоснящимся от бесчисленных поцелуев почитательниц; возвышаясь над тарелками и грудой яств, она царила в этом мирке раскормленных, грузных женщин, чудовищная даже по сравнению с самыми тучными, она наслаждалась своим преуспеянием хозяйки ресторации, наконец-то вознагражденной за сорок лет усердных трудов.

И вдруг мадам Робер увидела Атласку. Она бросила Лору, подбежала и с очаровательной любезностью выразила сожаление, что вчера ее не было дома; Атласка, умилившись, хотела подвинуться и дать ей место за столиком, но мадам Робер принялась уверять, что уже пообедала. Сюда она зашла только так — посмотреть. Она вела разговор, стоя за стулом своей новой приятельницы, и, положив ладони на ее плечи, наклонялась к ней, с вкрадчивым лукавством спрашивала:

— Ну, когда же мы с вами увидимся? Когда вы будете свободны?

К сожалению, Нана не расслышала остального. Этот интимный тон ее возмущал; ее так и подмывало высказать этой «порядочной женщине» всю правду в лицо. Но вдруг она испугалась, увидев целую ораву входивших посетительниц, шикарных женщин в нарядных туалетах, в бриллиантах. Сюда они приезжали компанией веселиться, уступая своим извращенным наклонностям, все были с Лорой на «ты», все сверкали стотысячными драгоценностями, вызывая завистливое изумление у жалких обтрепанных проституток, и охотно уписывали обед по три франка с головы. Когда они вошли, громко болтая и смеясь, как будто луч солнца ворвался в заведение Лоры. Нана быстро отвернулась: среди вошедших она, к великой своей досаде, узнала Люси Стюарт и Марию Блон. Минут пять, пока эти дамы разговаривали с Лорой, прежде чем пройти в соседнюю залу, Нана сидела, опустив голову, и с задумчивым видом катала по скатерти хлебные шарики. А когда решилась наконец обернуться, соседний стул опустел: Атласка исчезла.

— Вот тебе раз! Где же она? — вырвалось у Нана.

Толстая блондинка, оказывавшая Атласке чрезмерное внимание, злорадно захохотала, а когда Нана, раздраженная этим смешком, угрожающе уставилась на нее, та вяло протянула:

— Я тут ни при чем. Это та, черная, ее увела.

Нана промолчала, понимая, что над ней будут смеяться. Она даже посидела еще немножко за столиком, не желая показать свое негодование. Из соседней комнаты доносился хохот: там Люси Стюарт угощала целый стол молоденьких девчонок, подвизавшихся в танцевальных залах Монмартра и квартала Ля Шапель. Было очень душно. Пахло жареной курицей с рисом. Горничная собирала груды грязных тарелок; четыре весельчака подпоили коньяком несколько парочек, надеясь, что те пустятся в откровенности. Нана разозлилась: плати вот теперь за Атласку. Экая дрянь! Наелась на чужой счет и удрала с первой попавшейся мерзавкой, даже спасибо не сказала. Конечно, три франка не бог весть какие деньги, но уж очень обидно, когда люди так поступают. Нана все же заплатила, бросила шесть франков Лоре, презирая ее как самую последнюю тварь.

Выйдя на улицу, Нана еще горше почувствовала обиду. Разумеется, она не побежит разыскивать Атласку. Не соваться же ей в эту пакость. А вечер все-таки испорчен. Она медленно поднималась к Монмартру, больше всего возмущаясь мадам Робер. Нет, откуда только наглость берется, а еще смеет разыгрывать благовоспитанную даму! Да уж, нечего сказать, дама из помойной ямы! Теперь Нана вспомнила, где она встречала эту мадам Робер: в «Бабочке», дряннейшей пивнушке на улице Пуассонье, где мужчины отторговывали уличных девок за тридцать су. И такая шлюха втирает очки большим министерским чиновникам, строит из себя скромницу, важничает, отказывается прийти на ужин, когда ее приглашают. А ведь должна бы за честь считать! Ишь добродетельная! Дать бы тебе как следует за твою добродетель! Все они такие, с виду недотроги, а в какой-нибудь трущобе, про которую никто и не знает, пускаются во все тяжкие.