Собрание сочинений. том 7.

По бульвару торопливо шагали запоздавшие прохожие. Граф старался успокоиться. В пылавшей огнем голове снова и снова всплывал рассказ Нана. Нет, надо хорошо все обсудить. Графиня должна была вернуться из поместья г-жи де Шезель завтра утром. Но она вполне могла вернуться в Париж нынче вечером и провести ночь с этим Фошри. И ему вспомнились кое-какие мелочи, на которые он не обращал внимания, когда гостил с женой в Фондете. Как-то вечером он застал Сабину на скамейке под деревьями в таком волнении, что она не могла сразу ответить на его вопросы. И Фошри стоял рядом. Почему бы ей и не быть у него сегодня? Чем больше он думал, тем больше все это казалось ему возможным. Он даже стал находить это вполне естественным и неизбежным. Пока он сбрасывал с себя сюртук у кокотки, его жена раздевалась в спальне любовника. Что же может быть проще и логичнее? Рассуждая таким образом, он пытался сохранить хладнокровие. Весь мир, почудилось ему, охвачен безумием плоти, и оно ширится, растет, все увлекая за собой в бездну. Воспоминания жгли его. Образ обнаженной Нана вдруг вызвал в памяти наготу Сабины. И это видение, самим своим бесстыдством роднившее обеих женщин, как роднило их вызванное ими желание, было так явственно, что он даже зашатался. На мостовой его чуть не задавил фиакр. Женщины, вышедшие из кафе, хихикая, заглянули ему в лицо. У него вновь хлынули слезы. Несмотря на все усилия взять себя в руки и боясь разрыдаться на людях, он бросился в темную пустынную улицу — улицу Россини — и побрел мимо безмолвных домов, плача, как ребенок.

— Кончено! — глухо бормотал он. — Больше ничего не осталось, ничего, совсем ничего.

Он плакал навзрыд и, не в силах идти, прислонился к стене, закрыв лицо мокрыми от слез руками. Заслышав чьи-то шаги, он кинулся прочь. Ему было стыдно и страшно показываться людям, он убегал от них неверными шагами ночного бродяги. Сталкиваясь на тротуаре с прохожими, он старался придать себе непринужденный вид и думал, что все угадывают его беду по его походке. Он дошел по улице Гранж-Бательер до улицы Фобур-Монмартр. Яркий свет спугнул его, он повернул обратно. Почти час бродил он в этом квартале, выбирая самые темные закоулки. Несомненно, он знал, куда идет, и ноги сами несли его, — несли терпеливо, хотя он безотчетно усложнял свой путь все новыми обходами и поворотами. Наконец, на каком-то перекрестке, он вскинул глаза. Вот он и дошел. Угол улицы Тетбу и улицы Прованс. Он потратил целый час, чтобы добраться сюда, хотя дойти можно было в пять минут. В голове у него мучительно гудело. Ему вспомнилось, что в прошлом месяце он как-то утром заглянул к Фошри поблагодарить репортера за то, что он упомянул его в хроникерской заметке, описывавшей бал в Тюильри. Квартира Фошри находилась на антресолях, маленькие квадратные окна до половины загораживала огромная вывеска какого-то магазина. Последнее окно с левой стороны сейчас прорезала полоса яркого света — луч лампы, пробивавшийся сквозь неплотно задернутые занавески. И, не отрывая взгляда от этой сияющей щели, Мюффа стоял не шевелясь, ожидая чего-то.

Луна скрылась с черного, как тушь, неба; моросил холодный дождь. На колокольне церкви св. Троицы пробило два часа. Улица Прованс и улица Тетбу уходили куда-то в темноту, испещренную светлыми пятнами газовых фонарей, утопавших вдалеке в желтой дымке. Мюффа не двигался. Это, конечно, окно спальни. Он помнил, что стены там обтянуты красной тканью, у задней стены кровать в стиле Людовика XIII. Лампа, должно быть, стоит справа на камине. Они, несомненно, уже легли, потому что ни разу ни одна тень не промелькнула в окне, да и сама полоса света была какая-то неподвижная, словно падала от ночника. И Мюффа, не отрывая от нее глаз, обдумывал план действий: он позвонит у парадного, взбежит по лестнице, не обращая внимания на окрики швейцара, наляжет плечом, высадит дверь, застигнет их в постели, бросится на них, не дав нм времени разжать объятия. На мгновение его привела в замешательство мысль, что при нем нет оружия, но тут же он решил удушить их. И он опять обратился к своему плану, старался его усовершенствовать, все ждал чего-то, какого-то признака, чтобы увериться окончательно. Если б в эту минуту в окно появилась тень женщины, он позвонил бы. Но при мысли о возможной ошибке он леденел. Что ему тогда сказать? И снова приходили сомнения: нет, нет, его жена не может находиться у этого человека, это чудовищно, просто невозможно. Однако он не уходил, и мало-помалу от долгого ожидания, от неподвижности, от завораживающей пристальности собственного взгляда им овладело какое-то оцепенение, какая-то странная вялость.