Собрание сочинений. Том 6

Но, кроме семейных мытарств, я переживаю здесь тот же шквал, что и ты, правда, в других высотах и широтах, но тот же по существу своему. Где только не пришлось мне выступать: и на семинаре редакторов районных газет, и на сборе н[ачальни]ков политотделов соединений… И нельзя отказаться. Нельзя отмолчаться. Нельзя быть очевидцем только.

Обстановка и время требуют участия боевого, решающего.

Главное, я тут и швец, и жнец, и на дуде игрец. Так что — скажу тебе прямо — над романом не сидел и суток, и голову мою, положенную на отсечение, можешь считать уже полученной. Сделай с ней, что хочешь. Романа пока нет.

Когда, прочтя сие, ты успокоишься, как редактор, я тогда скажу тебе как брату-писателю, что шквал не может не коснуться и меня, хотя мой роман политический, партийный и т. д. и т. д. Шквал одних несомненно запугает и отпугнет, других сделает храбрее, серьезнее, дальновиднее, напористее.

Я хочу принадлежать ко вторым.

На опыте «Клятвы» я пришел к выводу, что, когда пишешь, надо быть раза в три-четыре храбрее себя. Пока напишешь да напечатается или выйдет на экран, события настолько удалятся вперед, что твоя храбрость эпохи писания превращается в нечто невесомое. Писать надо «с походом», «с гаком», перебарщивая, переперчивая, пересаливая в расчете на то, что, пока суп сварится, все как раз и гармонизируется.

Поэтому я хотел бы, по совести говоря, даже на секунду отойти от романа и набросать (может быть, больше для себя, чем для печати) статью: «Что я извлек для себя из решений ЦК».

Вообще такой обзор, Всеволод, нужен. Все пишут сейчас о том, что плохо, чего нельзя, но есть вещи хорошие, нужные. Их следует вспомнить.

Вредны аполитичность, вялость, уход от борьбы, значит хороши — политичность, ярость, борьба, смелость.

Никакие ошибки отныне не должны прощаться писателю, кроме ошибок смелости!

Но тот, у кого хватит смелости натворить ошибок в поисках завтрашней темы и завтрашней формы, тот молодец. Иначе воспитаем филистеров, как Вирта.

Я не завидую новому руководству, но я горд за него: оно порождено штормом, не штилем.

Погода свежая, ничего не скажешь.

Я здесь один, встреч никаких, со мною только газеты. Я читаю почти подряд решение ЦК о журналах, о кино, доклад Жданова, резолюцию ССП, интервью Сталина. И это одно. Это единое…

Чем хороши решения ЦК, что ими мы официально признаны служилыми людьми, государственными деятелями! Это во-время!

Жму тебя всесторонне. Привет Софье Касьяновне!

Твой П. Павленко

II

10. XII. 1947 г.

Дорогой Всеволод!

Забыл я тебя со своими хлопотами: на меня навалились двое режиссеров, кино и театральный, и я работаю часов по десять в сутки.

Написал пьесу по «Счастью», многое дописывая заново, отходя в сторону от романа и, кажется, добился успеха.

По-моему, может получиться хороший спектакль.

Московские новости поразительны. У нас тут поговаривают о решении ЦК по музыке. Это было бы весьма кстати. Статья «Сумбур в музыке»[4] устарела, после нее возникло много новых явлений, создалась иная обстановка, а композиторы держатся особняком, строчат инструментальные сочинения и совершенно обходят оперу, мало оригинальны в песне, не думают о массовых действиях.

Вообще по всему чувствуется, в искусстве наступают времена боевые, чувствуется азарт атаки, штурма. Это хорошо. Эх, поработать бы еще лет с десяток! Сейчас, когда поумнел, многое хочется сделать, да сил что-то не хватает.

Осенью начал роман, два-три рассказа и отложил — не лезут. Даже очерки — и те намахал пятой ногой. Ты их не должен печатать, они требуют еще месяца три работы, не хочется срамиться, публикуя в столице второсортный материал.

Вот эти очерки — единственная продукция до января, а мечтал о трех рассказах за это время.

Чудовища, мною порожденные (сиречь писатели в Крыму), тоже сосут со всех сторон. Возиться с ними приятно, но обременительно. О том, как они тут завелись и стали плодиться почкованием, непременно напишу в «Знамя». Мне думается, крымский опыт будет поучителен для старшего и младшего поколений, и вообще об этом не писалось.

Но у меня завелись и новые нагрузки: я депутат Ялтинского Горсовета, представляешь? Все мелкие будничные хворобы текут ко мне, я член Горкома — все идеологические затруднения — ко мне, как к самому ученому еврею, я почетный член к[олхоза] и[мени] Сталина (они считают себя «первомайцами» из «Счастья») и, следовательно, веду у них вечера. Читал пьесу. Обнаружилось намерение писать историю колхоза… Правда, все это жизнь, самая живая жизнь, но хребет тонковат, сдаю.

Зима у нас нынче райская, уже отцвели горький миндаль, слива, кизил, не знаю, чем все это блаженство закончится.