Собрание сочинений. Том 6

На днях я послал Вам, Алексей Максимович, свою повесть «Баррикады». Я очень прошу Вас отнестись к ней с той теплой суровостью, с какой Вы относитесь к произведению любого начинающего писателя. В этой моей просьбе нет ни позы, ни самоуничижения, одно желание хорошенько выслушать сделанную вещь, простукать, потрясти ее хорошенько. Как это ни странно, но те пять лет, что я пишу рассказы, не накопили во мне никакого опыта. По-моему, самым смелым я был, когда писал первый (ужасно глупый) рассказ — я просто упал в воду и поплыл, ни о чем не думая. Второй я уже писал, и думая, и мучаясь, третий и четвертый, совершенно не понимая, как это вообще пишутся рассказы, и так, чем далее, тем трудней.

А у нас уж так завелось, что писателю, пишущему год, еще кой-кто даст совет, но пишущему два-три года или больше, советов и указаний не полагается. Не критики вообще, не разбора, шаг ли это вперед или назад, а вот именно тех, иногда кажущихся мелочными замечаний, которые неожиданно открывают писателю самые незаметные трещины его произведения или недостатки всего его метода.

Именно поэтому я и написал Вам просьбу о внимании, как к начинающему, из желания получить больше.

Крепко жму Вашу руку, дорогой Алексей Максимович. Не браните за это длинное и, может быть, в общем бестолковое письмо.

П. Павленко

Москва

Тверской бульвар, 24, кв. 12.

II

21.1.33

Дорогой Алексей Максимович.

Я никак не рассчитывал получить от Вас такое большое письмо. Оно вызвало у меня множество мыслей не только непосредственными указаниями на недостатки моей книжки, но и всем тоном, всей установкой своей. Получить от Вас письмо с замечаниями о своей работе для меня событие. Оно еще больше, если учесть его влияние на работу, только затевающуюся в мыслях, с которой особенно трудно справиться. Мне как-то страшно стыдно и досадно, что Вам книжка не понравилась. Я долго объяснял себе природу этого стыда. Он идет, я думаю, от сознания какой-то (пусть частной, частичной) безответственности, допущенной мною в книжке, а, может быть, и оттого, что вначале книжка мне самому нравилась, хотя я никоим образом не переоценивал положительных о ней отзывов. Книжка показалась критикам хорошей потому, что она написана на действительно хорошую тему о Парижской Коммуне. Недостатки спрятались за тему, это мне теперь видно самому.

Мыслей, возбужденных Вашим письмом, много, все они необходимы для работы, особенно сейчас. В связи с тем, что Вы писали о «жульническом естестве тех, кто верные и вполне современные слова понял, как разрешение на искажение литературы», я понимаю, что нам, коммунистам, надо работать внимательнее, медленнее, умнее, без суеты и не только между заседаниями, когда одной рукой пишешь, а другой голосуешь, и что ошибки личные легко могут стать ошибками как бы целой линии. Противнее всего, что я очень умный — себя ругать, и дурак — работать, как надо.

Ваши указания «30 дням» я точно приспособил к себе так же, как Ваши отзывы о рукописях, посланных из редакции альманаха, потому что многие их грехи — мои грехи тоже. Теперь спрячусь в какой-нибудь симпатичный уголок и буду писать новую повесть. Хочу написать сцены из жизни дагестанского аула за семьдесят лет, от Шамиля до наших дней. Нашел я такой аул, где Шамиль строил дубовую плотину на реке и где мы сейчас строим гигантскую электростанцию, сохранились современники Шамиля и постройки плотины, они сейчас служат, говорят, сторожами на стройке и выступают в качестве биографов своего аула. Хочется написать историю события, роман самого события.

Из всех общественных дел оставлю себе только «30 дней», думаю, что это будет хорошей школой, если, конечно, удастся сделать что-нибудь. Но у журнала плохой хозяин — ГИХЛ, люди там ничего не хотят делать, всего боятся и ничего не любят. Вскоре после получения Вашего письма я съездил в Ленинград, повидал тамошнюю литературную молодежь и получил с десяток рассказов, зараженных формализмом самого дурацкого закваса. Пишут, например, так:

«Я кулак, — сказал кулак и показал кулак».

«Стакан звякнул, как стакан».

Оказывается, я искал не там, где надо. И когда, с помощью Маршака, удалось разыскать начинающих писать ребят из ротных поваров, водолазов, аспирантов — не мог нарадоваться успеху. Рассчитываю через месяц-два добиться выхода хороших книжек журнала.

…Какое впечатление произвели на наших писателей Ваши отзывы о рукописях для альманаха. Сначала мы думали, что со страху никто ничего больше не даст, но ошиблись — сейчас напечататься в альманахе — вопрос чести, альманаху готовит новую повесть М. Слонимский, новый рассказ — Н. Тихонов, прислал стихи Прокофьев… Фадеев решил отложить роман и написать рассказ. Альманах существует и уже устанавливает качественные уровни, хотя альманаха еще нет. Только бы мы здесь не пороли горячки и сделали все невозможное для привлечения новых людей.

Не браните, дорогой Алексей Максимович, за это не в меру длинное письмо, но я пишу письма редко, а о своей работе почти и не приходится, некому, все заняты.