Собрание сочинений. Том 6

Чьи рыжие волосы,
                               будто бы пламя кометное,
в Нью-Йорке взметнулись,
                                          в Париже мелькнули?
Ты песнями в морды швыряешься,
                                                       будто каменьями,
Мелина Меркури.
Сейчас в героинях не дамы с камелиями —
девчонки с каменьями.
Сестренка,
                 тебе посвящаю я оду!
Пусть рыжая прядка
в простреленной книге борьбы за свободу
навеки —
              закладка.
И ты, поджигая собой города,
по свету бушуешь божественно…
Как стыдно молчащим мужчинам, —
                                                            когда
трибуном
              становится женщина.
И белые молнии вскинутых рук
так яростно
                   воздух
                             рубят,
как будто у статуи выросли вдруг
отбитые руки.
Эллада,
            тебя я увидел такой!
Как храмы твои ни оплеваны,
искусство —
                    пощечина тою рукой,
которая даже отломана.
И слышат Мелину Афины и Крит,
и все подземелия затхлые.
Искусство твое —
                            несдающийся крик
от глотки, которая заткнута!
Все зрячие греки асфалию злят.
Слепые – надежны и выгодны.
Искусство твое —
                            несдающийся взгляд
тех глаз,
            которые выколоты.
А ты все пляшешь,
                              милый Зорба,
и пьешь, наверно, потому,
что на свободе быть позорно,
когда почетно сесть в тюрьму.
И только ноги ходят, ходят,
и выручает всякий раз
твое спасительное хобби —
когда увяз,
                 пускаться в пляс.
И катастроф великолепных
ты ждешь,
                 пока что не в тюрьме,
с одной девчонкой на коленях,
с другой девчонкой на уме.
И, неудачами раздавлен,
ты предвкушаешь, злой,
                                      ничей,
великолепие развалин
прогнившей власти хунтачей.
И ты,
        ногами балагуря,
еще станцуешь,
                         черт чумной,
вдвоем с Мелиною Меркури,
и я надеюсь, что со мной.
Я пью по утрам
                         свой московский кефир,
Мелину несут самолеты,
но слышу я голос подполья Афин
от Сретенки
                    и Самотеки.
Но перед тобою,
                          всемирная хунта,
прекрасно и неумолимо
искусство,
                 как рыжее зарево бунта
над головою Мелины.

Париж, май 1972

Сын и отец

Ребенок, будь отцом отцу —
ведь твой отец ребенок тоже.
Он хочет выглядеть построже,
но трудно – видно по лицу.

Тебе читает книгу он
про Маугли и про Шер-хана,
но в нем самом – за раной рана,
он еле сдерживает стон.

Ребенок, слезы отложив,
утешь отца игрою шумной,
когда, вернувшийся из джунглей,
отец не верит в то, что жив.

Не оскорби из баловства
своим ребячьим произволом,
своим бесчувствием веселым
твое наследство – боль отца.

Переделкино, июнь 1972

Старая дева