Собрание сочинений. Том 6

Наши кони идут к деревушке,
                                                где ты был убит,
                                                                     команданте[1].
Как в политике, пропасть —
                          и слишком налево, и слишком направо,
Отпустите поводья, мучачос[2],
                                            коням руководство отдайте,
может, вывезут к месту, —
                                      иначе мы сгинем напрасно.
Скал угрюмые скулы.
                                   В них есть партизанское что-то.
Ветер, словно ваятель,
                                    с тоскою и болью их высек.
Облака тяжелы, неподвижны
                                               над вами, леса и болота,
как усталые мысли
                               нахмуренных гор боливийских.
Вверх и вверх мы стремимся,
                               как будто уходим от чьей-то погони.
Лучше – к призракам в горы,
                                       чем сжиться с болотною тиной.
Мне диктуют ритм этих строчек
                                                поклацывающие подковы,
спотыкающиеся о камни
                              на смертельной тропе серпантинной.
Но плохие поводья – нервы.
                                            Я не то что особенно трушу,
но бессмертия трупный запах
                                                 ощущаю нервами всеми.
Вспоминать о тебе, команданте, —
                                                 перевертывает всю душу,
и внутри тишина такая,
                                      что похоже – землетрясенье.
Команданте, тобой торгуют,
                                             набивая цену повыше,
но твое дорогое имя
                                продают задешево слишком.
Не чужими, своими глазами, команданте,
                                                             я видел в Париже
твой портрет, твой берет со звездою,
                               на модерных «горячих штанишках».
Борода твоя, команданте,
                             на брелоках, на брошках, на блюдцах.
Ты был пламенем чистым при жизни.
                                  В дым тебя превращают, и только.
Но ты пал, команданте,
                            во имя справедливости, революции —
не затем, чтобы стать рекламой
                                       для коммерции «левого» толка.
Ты пристрелен был в этой школе.
                                                Конь мой замер:
                                                     «Где ключ от школы?»
Нелюдимо молчат крестьяне.
                                           В их глазах виноватая тайна.
Дверь на ржавом замке висячем.
                                      В окна глянешь – темно и голо,
и стена бела, словно парус
                                          корабля, где нет капитана.
Дремлет колокол сельский старинный.
                                         Тянет пьяница пиво из банки.
У дверей навоз лошадиный,
                                           как посмертные хризантемы.
Повторяю: «Где ключ от школы?
                        Ключ! Понятно?!» – кричу по-испански.
«Мы не знаем, сеньор, не знаем…»
                             Не пробьешь крестьян, словно стены.
Где же все-таки ключ от школы,
                                            от души твоей, команданте?
Что ж, пора нам обратно, мучачос.
                                             Облака беременны громом.
Этот ключ – он в руках у тайны,
                                             и попробуйте-ка достаньте!
Только подлинный ключ – не отмычку!
                                   Ведь ничто не решается взломом.
Понимаю я вас, мучачос —
                                 столько в ваших сердцах наболело.
Так и рвутся к винтовке руки,
                                           так и просятся – за пулемет.
Если тянут вас вправо, мучачос,
                                           вы – налево, но если налево,
не левее вашего сердца,
                                     ибо пропасть иначе вас ждет.
Твои руки, Че, отрубили,
                                       там, на площади Валье-Гранде,
чтобы снять отпечатки пальцев.
                          (Может, в спешке «пришили» другого.)
Но мятежные руки мучачос —
                                              это руки твои, команданте,
и никто отрубить их не сможет,
                                            а отрубят – вырастут снова.
Доверяйтесь коням, мучачос,
                                             а не просто порывам юным.
У коней крестьянская мудрость —
                                                 ничего, что она пожилая.
В небе кружит над вами коршун,
                                       поводя своим хищным клювом,
свои когти пока поджимая,
                                        но нацеленно жертв поджидая.

Ла-Пас, Боливия, 11 июня 1971