Собрание сочинений. Том 5

Администрация разместила дам в крохотном отеле, а большинство мужчин — в одном из военных бараков. Асбестовые перегородки делили барак на несколько комнат, человек на пятьдесят каждая. Окон не было. Печей тоже. Обогревала барак какая-то шумная электрическая машина. Она мгновенно надувала столько жару, что делала комнату похожей на баню, но стоило машину остановить, как температура спокойно снижалась до температуры наружного воздуха. Узкие разборные койки были застланы, очевидно, давно. В бараке стоял затхлый, давно не проветриваемый воздух, хотя ветер посвистывал в щелях железной, составленной из нескольких секций стено-крыши.

Десятка два иллюстрированных журналов валялось на одной из коек. Ни столов, ни стульев. Бараки эти не для житья — для ночевки. И, конечно, предназначались они не для пассажиров аварийного самолета, а для солдат, пролетающих в подведомственные Трумэну страны Западной Европы.

Исландия в этом смысле прекрасная база. Остров обитаем лишь у морских берегов, да и вообще всех исландцев с женами и детьми только сто тридцать пять тысяч, так что практически глубь этого вулканического острова можно считать безлюдной. Отсюда до Копенгагена шесть часов лету, а до Осло и того меньше. Место удобное.

В Рейкьявик нам попасть, к сожалению, не удалось. Сутки провели мы на солдатских койках, три раза в день развлекая свои желудки беконом довоенной давности и бобовым супом, должно быть приготовленным еще в дни американской войны за независимость.

В Америке, кстати, питаются дурно и очень невкусно. Этому, вероятно, трудно поверить, но это так. Основа питания — консервы. В неизвестно когда запаянных банках вы получаете и капусту, и фасоль, и спаржу. Мясо, из которого выжат сок, к тому же еще заморожено. Вкуса в нем нет никакого. Хлеб белее ваты и так же, как она, пружинит под нажимом руки, но им лучше всего затыкать уши в ветреную погоду, а есть невкусно. Это что-то вроде пористой бумаги. Сосиски, которые можно получить в любой «забегаловке», тоже в жестяных банках.

Лежа в бараке на исландско-американском аэродроме, подводил я итог виденному в Соединенных Штатах.

Мы видели мало, но увидели много. Для того чтобы представить жизнь города, изучение уличной толпы может быть очень полезным. Мы почувствовали стиль и характер общественной жизни. Побывали в концертах, в кино. В театре быть не могли, за отсутствием таковых. Ни в Нью-Йорке, ни в Вашингтоне нет театров в нашем понимании. Есть театральные здания, но постоянного играющего коллектива не существует. Мы побывали в Вашингтонской национальной галлерее, «самом большом мраморном здании на свете», как сказано в путеводителе, и видели много замечательных полотен — старых итальянских, испанских и голландских мастеров. В залах, где размещены самые дорогие картины, обязательно дежурят вооруженные полицейские. Картины, видно, довольно часто крадут. Я уж потом и не заглядывал в путеводитель, а искал полисмена. Если толчется у двери — значит, тут что-то есть знаменитое, надо смотреть. Музей пустоват, — не то что наша Третьяковка. Пуст и ботанический сад. Наблюдал я и за торговой жизнью книжно-газетного киоска. Имел счастье лицезреть в журнале фотографию президента Трумэна в купальных трусах. Видел и другую его фотографию — с индюшкой в руках. Оказывается, есть в США праздник индюшек. Когда-то первые поселенцы находились на краю смерти от голода. Местные жители, индейцы, сжалились над несчастными, приволокли им индюшек. С той поры и учрежден праздник, но не в честь спасителей-индейцев, а в честь спасительниц-индюшек. Но фото в трусах так никто и не мог объяснить. Впрочем, чего требовать от человека с небольшим художественным вкусом, если сам «Мистер Папа», глава американских литературных снобов, писатель Э. Хемингуэй фотографируется в журнале полуголым, в час утреннего кормления своих пяти или шести кошек. Жирное, обрюзгшее от алкоголя тело. Жирное, нетрезвое, равнодушное ко всему на свете лицо. Чего ради он сфотографировался, как в бане? Делается невольно стыдно за писателя, который мог бы проявить больше уважения если не к своей особе, то по крайней мере к своей профессии.

Я видел старый Бруклинский мост и новый, построенный по проекту инженера, русского по происхождению. Видел город Вашингтон, созданный по плану архитектора-француза под заокеанский Париж. Кое-что в действительности напоминает столицу Франции, ее лучшие ансамбли, но все вместе искусственно, потому что нарочито.

Слышал я оркестр под управлением поляка Стоковского и не слышал оркестр, — говорят, еще лучший, — под управлением итальянца Тосканини. Я перелистал в книжном киоске «Анну Каренину», доведенную до размеров сдвоенной книжечки библиотеки «Огонька», Утверждают, что в результате сокращения «роман стал более удобочитаем».

Я заходил в «аптеки», где едят сосиски, пьют пиво, покупают жевательную резину, и видел, как торопливо и неуютно питается американец. Сосиски, бекон, поджаренный, как ломтик сухаря, чашка кофейной бурды — и уже бежит, дожевывая на ходу.