Собрание сочинений. Том 4

Ах, как работал экскаваторщик!
Зеваки вздрагивали робко.
От зубьев, землю искарябавших,
им было празднично и знобко.

Вселяя трепет, онемение,
в ковше из грозного металла
земля с корнями и каменьями
над головами их взлетала.

И экскаваторщик, таранивший
отвал у самого обрыва,
не замечал, что для товарищей
настало время перерыва.

С тяжелыми от пыли веками
он был неистов, как в атаке,
и что творилось в нем, не ведали
все эти праздные зеваки.

Случилось горе неминучее,
но только это ли случилось?
Все то, что раньше порознь мучило,
сегодня вместе вдруг сложилось.

В нем воскресились все страдания.
В нем – великане этом крохотном —
была невысказанность давняя,
и он высказывался грохотом!

С глазами странными, незрячими
он, бормоча, летел в кабине
над ивами, еще прозрачными,
над льдами бледно-голубыми,

над голубями, кем-то выпущенными,
над пестротою крыш без счета,
и над собой, с глазами выпученными
застывшим на доске Почета.

Как будто бы гармошке в клапаны,
когда околица томила,
он в рычаги и кнопки вкладывал
свою тоску, летя над миром.

Летел он…
                Прядь упрямо выбилась.
Летел он…
                Зубы сжал до боли.
Ну, а зевакам это виделось
красивым зрелищем – не боле.

6 апреля 1963, Коктебель

«Нет, мне ни в чем не надо половины…»

Нет, мне ни в чем не надо половины!
Мне – дай все небо! Землю всю положь!
Моря и реки, горные лавины
мои – не соглашаюсь на дележ!

Нет, жизнь, меня ты не заластишь частью.
Все полностью! Мне это по плечу!
Я не хочу ни половины счастья,
ни половины горя не хочу!

Хочу лишь половину той подушки,
где, бережно прижатое к щеке,
беспомощной звездой, звездой падучей,
кольцо мерцает на твоей руке…

6 апреля 1963

Вздох

Он замкнут, друг мой,
                                  страшно замкнут —
он внутрь себя собою загнан.
Закрыл он крышкой, как колодец,
глубины темные тоски,
и мысли в крышку ту колотят
и разбивают кулаки.
Он никому их не расскажет,
он их не выплачет навзрыд,
и все в нем глухо нарастает,
и я боюсь,
               что будет взрыв.
Но взрыва нет,
                       а только вздох,
и вздох,
            как слезы бабьи – в стог,
как моря судорожный всхлип
у мокрых сумеречных глыб.
Я раньше был открыт-открыт,
ни в чем себя не сдерживал,
за что и был судьбой отбрит,
как женщиной насмешливой.
И я устал.
               Я замкнут стал.
Я улыбаться перестал.
Внутри такая боль живет!
Взорвусь – мне кажется – вот-вот,
но взрыва нет,
                      а только вздох,
и вздох,
            как слезы бабьи – в стог,
как моря судорожный всхлип
у мокрых сумеречных глыб…
Мой старый друг,
                           мой нелюдим,
давай, как прежде, посидим.
Давай по чарочке нальем,
давай вздохнем —
                            уже вдвоем.

19 апреля 1963, Коктебель

«Очарованья ранние прекрасны…»