Собрание сочинений. Том 3

Он не почувствовал поначалу глубину бабушкиной горечи. Пряхин разбирался в этом известии постепенно, толчками. Сначала слова про детский дом показались ему напрасным испугом. Потом он стал думать, что девочек могут разделить — отправить в разные города. И только теперь, в беспамятстве, до него доходило главное: ведь детдом — это все, крах, конец. И вся вина за это лежит на нем. Сначала принес он в эту комнатку мертвую мать, а теперь развеет семью по ветру. Как варвар, как какой-то фашист…

В горячечном бреду он являлся сам себе угрюмой, злой силой. Размахивал руками, что-то кричал, и трое девочек и бабушка разбегались от него, а он опять орал и пугал их… Потом утихал. Средняя, Лиза, смотрела на него встревоженно, беспокойно, и он понимал, что эта тревога и это беспокойство относятся к нему: не он боялся за девочку, а девочка за него.

Когда Пряхин очнулся, первым, кого он увидел, был Анатолий — его темные очки в железной оправе и лицо, посыпанное синими оспинками. Алексей встрепенулся, ему показалось, что он проспал и гармонист пришел, чтобы устыдить его.

— Сейчас! Извини, — пробормотал он, пытаясь сесть, но не мог. Руки были как плети и не слушались его.

— Братишка! — обрадованно зашумел Анатолий. — Ожил! То-то же! Нашего брата инвалида не так легко завалить! Молодец!

Из-за плеча Анатолия выглядывала тетя Груня, и тут только Алексей понял, что он не спал, а прихворнул.

— Ха-ха! — радовался Анатолий. — Ни хрена себе прихворнул! Три дня в беспамятстве!

Алексей расстроился. Представил себе, как сидит Анатолий три дня, играет на гармошке, а все без толку, потому что крутить карусель некому.

— Как же карусель? Стояла? — спросил Пряхин, качая головой, виня себя.

— Почему стояла? Работала! Только без музыки! И знаешь, ничего, оказывается. Можно и так.

— Как же? — пробормотал Пряхин. — Сам крутил?

Он представил, как Анатолий, собрав рубли и выдав билетики, поднимается со стула, находит дверцу в барабан, залезает внутрь, кладет в сторону палочку и, навалясь, толкает перед собой бревно.

Пряхин знал, он все знал про карусель, знал, как обязательно надо подпрыгивать потом, когда колесо раскрутилось, уцепиться за бревно и прокатиться на нем, пока маховик не замедлит свой ход.

Анатолий словно угадал его мысли.

— А я приседал, — сказал он. — Раскручу и присяду, отдохну. Пока не почувствую, что колесо останавливается.

Ах, Анатолий, боевой геройский капитан, ах, неунываха!

— Слушай, — спросил Алексей, — а почему ты на карусель пошел?

Не раз ему это в голову приходило, а спросил впервой.

— Да предлагали мне, — весело ответил Анатолий, — в артель идти. Какие-то железки штамповать. Сиди себе и штампуй. Тепло, дождик не капает. Я уж было согласился, но потом подумал — не годится. У нас в артиллерии дела хорошо идут, когда вперед движешься. Как засел, окопался, тут к тебе противник пристреляется, и пошло-поехало. Сегодня ездового убьют, завтра расчет. Нет, в артиллерии жить, когда движение есть. Вот я и решил, на карусель пойду. Шум, гам, смех, гармошка. Движение. Задумываться некогда, а у штампа задумаешься — тут тебя и прихлопнет.

Он опять рассмеялся. Из-за плеча Анатолия вновь вышла тетя Груня, показала ему что-то блестящее.

— Ну-у! — обрадовался Алексей. Это ведь был его кожаный костюм. Никак Зинаида откликнулась?

Тетя Груня пригорюнилась, как всегда, подбородок в ладонь положила.

— Кабы Зинаида! Соседка прислала. Учительница по прозванию Марья Сергеевна!

Марья Сергеевна! Жива, значит. Слава богу. А он ведь вспоминал ее, эх, Марья Сергеевна.

Что-то трепыхнулось тревожно в груди. Зинаида, вот что.

— С командиром, с каким в поезде познакомилась, дальше проехала, сказал он зло.

— Немилостив ты, Алеша, — сказала печально тетя Груня, — понять не можешь никак, что мир держится на прощении.

Алексей поперхнулся. Правильно, тетя Груня! По щекам ему — раз, раз! За Зинаиду. А подумала бы: стоит того Зинаида? Готов он простить, верно, на прощении держится мир, и простил однажды — и не однажды простил! — но вот же пример: прислала костюм не она — соседка, значит, не приехала. А не приехать могла по одной причине — махнула рукой на Пряхина. Он — с поезда, она поездом — в другую степь. Ох, тетя Груня, святая простота, всем-то ты веришь, всех любишь…

Анатолий ощупывал кожаный костюм — брюки, куртку, фуражку, прикидывал, сколько дадут в переводе на муку, на сало, на хлеб. Выходило, мешок муки — если на муку.

— Давай оклемывайся, да пойдем с тобой в деревню, — шумел Анатолий. Ведь мешок это в городе дадут, а деревня и того больше отвалит! Возьмем два выходных, запрем карусель и айда на промысел!

Гармонист ушел, тетя Груня подала Алексею похлебку. Опять в глаза ему заглядывает, снова винится.

— Не беспокойся, тетечка Грунечка, — сказал Пряхин ласково. — Вот поднимусь, в милицию пойду. Объявлю Зинке розыск.