Собрание сочинений. Том 3. Дружба

— Славная она, эта Софья Шефер. Правда? Спасибо, что зашли. Спокойной ночи! — И, не подав руки, Фирсова поспешила к своей мазанке.

28

— Знаете, что я хотел сказать вам вчера? То, что я влюбился в вас, как мальчишка. Не сердитесь! Поймите, насколько это серьезно. Сначала я радовался этому чувству. Так тепло стало на душе, а теперь чем дальше, тем тяжелее. Видеть вас и не иметь возможности подойти, как к своему родному, близкому человеку! Держаться все время в отдалении, когда мы рядом, а находясь в стороне, в одиночестве — быть беспрерывно вместе. Мучительно переживаю каждую разлуку даже на полчаса, потому что она сейчас ежеминутно может стать вечной. Иногда мечусь, просто как больной в лихорадке, в свободные часы не знаю, куда деваться, но выздоравливать не хочу. Лариса, милая!.. — Иван Иванович умолк и с волнением всмотрелся в ее опущенное лицо.

Был перерыв — время, положенное для обеда. Они вышли из операционной, однако вместо того чтобы идти к полевой кухне, замедлили на пыльной дороге, по сторонам которой чернели щели-бомбоубежища. Ни время, ни место не соответствовали тому, что было высказано доктором Аржановым, но Лариса Фирсова не замечала этого. Как она ждала и как боялась таких слов! Даже выслушав его горячее признание, продолжала стоять полуотвернувшись, не поднимая глаз, точно опасалась, что Аржанов прочтет в них то, что творилось в ее сердце.

Замужняя, но увлекшаяся женщина, еще любящая мужа, сразу вспомнила бы о нем, как щитом прикрывая его именем свою слабость. Но если образ его потускнел, какие слова найдет она в ответ на объяснение, которое волнует ее?

— У вас жена…

— Нет, я совершенно одинок, — быстро возразил Иван Иванович, впервые начисто отрекаясь от прошлого.

— У меня семья, — продолжала Лариса, все так же, не глядя на него. — Ведь я не свободна.

— А я не ищу, не признаю отношений просто так: никогда не делил своего чувства. Как же нам быть, как жить дальше?

Он взял Ларису за руку, заглядывая ей в глаза.

— Ну, скажите хоть что-нибудь, Лариса Петровна?.. Только хорошее. Не добивайте меня.

Она рассмеялась.

— Разве вас уже бил кто-нибудь, такого… большого?

Иван Иванович не ответил, крепко сжав ее теплую ладонь.

— Я не хочу лицемерить и не предлагаю вам только дружбу. — Лариса открыто и сразу серьезно посмотрела на него. — Но давайте не будем говорить и о любви. Я не могу быть откровенной сейчас, и все слова будут неправдой.

— А что же правда?

Лариса промолчала. Ветер шевелил пряди ее густых волос, выбившихся из-под пилотки, теребил у дороги сизоватые кустики низенького полынка. Совсем по-летнему жгло солнце, и голубые миражи струились вдали по бурым просторам, откуда несло горечью и дымом пожарищ. Отовсюду доносились глухие уханья взрывов…

— Что же правда? — настойчиво повторил Иван Иванович, глядя на Ларису и видя ее такой, как вчера во дворе, возле белевшей в сумерках степной хатенки.

Фирсова хотела нахмуриться, но неудержимая, обжигающая улыбка помимо воли заиграла на ее лице, зовуще-ласково вспыхнули глаза — все, чем была переполнена душа, само пробилось наружу.

— Правда то, что мы все-таки вместе.

29

— Газовая гангрена, — определил Иван Иванович, осмотрев лейтенанта Бережкова, который был ранен в окружении и два дня с боями выводил свое подразделение на линию фронта.

Небольшая рана в мякоть над коленом. Слепая. Осколочная.

Иван Иванович снова прощупал опухшую ногу лейтенанта. Раненый глухо застонал, все в нем было напряжено до крайности, и он реагировал остро и жадно на каждый жест главного хирурга.

Процесс уже зашел далеко. Картина ясная: неживого вида и цвета мышца пучком выпирала из раны… И отек, и легкое поскрипывание под туго натянутой кожей, покрытой бронзовыми пятнами. Впрочем, пятна бывают разного цвета.

Хирург взглянул в серовато-бледное молодое лицо с обострившимися чертами и запавшими глазами. Дома, в Сибири, мать ждет, жена с ребенком…

— Крепитирует? — вполголоса спросил подошедший Решетов.

— Определенно. — Иван Иванович, слегка нажимая кончиками пальцев на кожу, прошелся по всем направлениям от раны. — Чувствуете? Явная крепитация.

Раненый тревожно смотрел на хирургов. Здесь, в обстановке госпиталя, он, храбрый офицер, превратился в обычного больного и очень нервничал, беспокоясь о том, чтобы ему сохранили ногу. «Крепитация? Шут его знает, что это такое, но явно нехорошее, судя по выражению лиц обоих докторов».

— Вы слышите, как скрипит кожа, когда я на нее надавливаю? — угадав его мысли, обратился к нему Иван Иванович. — Вот, словно капустный лист… Это и есть крепитация.

— А почему?

Главный хирург на минуточку замялся. Человек смотрел на него со страхом и надеждой, ожидая решения своей судьбы… Но скрывать истину было невозможно.

— Воздух. Пузырьки газа от омертвения и распада тканей. — Иван Иванович придвинулся к лейтенанту и прямо поглядел в его глаза, наполненные теперь смертельной тоской: — Голубчик, придется вам пожертвовать ногой ради спасения жизни.

Бледное лицо офицера стало совсем восковым.

— Неужели нельзя иначе? Неужели это нельзя остановить?