Собрание сочинений. Том 3. Дружба

К ночи арестованных отвели в пустой подвал и закрыли, не отделив малых от взрослых, и это сразу всех насторожило. Темно. Холодно. Дети молча жались друг к другу, к родителям. Никто не спал, но даже стонов не было слышно. Когда кто-нибудь начинал стучать зубами, его нащупывали и тихонько пропускали в середину, где потеплее. Давит душу смертная тоска. Вот войдут сюда в сумерках серого предзимнего утра и посекут всех очередями из автоматов. Мелеша видел трупы в подвалах хуторских домов… Болит все тело, в ушах звон в тысячу колоколов. Левая рука теперь тоже никуда не годится — не то сломали ее, не то вывихнули. А что почувствуешь, когда станут убивать? Больно? Или только страшно? Потом закоченеешь и никогда уже не очнешься. Не будет тебя… Не увидишь весной, как оденется степь яркими свежими цветами, не побежишь с удочкой на Дон росистым утром, в золотой рассвет, когда поют петухи, а река, подернутая молочным паром, так и зовет тебя в укромные заводи. Дед, довольный рыбалкой, сидит на веслах и щурится, улыбаясь…

— Дедушка, зачем ты меня бросил? — кричит Мелеша, и мальчишеский голос его, пронизанный горестью, пугает всех.

— Молчи, сынок! — Инвалид Чеканов шершавой ладонью закрывает рот мальчика.

Лицо Мелеши обжигает его сухим жаром.

— Дедушка, куда ты, дедушка?!

— Бредит, знать. Ах ты, горе какое!

— Батя! Это ты, батя? Выдь посмотри, не идут ли наши! Бежимте к красноармейцам. Петьку, Петьку не забудьте!

Темная ночь томит страхом близкой смерти. Молча смотрят во тьму малые и старые, и все вздрагивают, когда раздается голос бредящего Мелеши:

— Батя, посмотри, не идут ли наши!

Девятилетний Петька всю ночь молчаливо жался к отцу и только на рассвете, не выдержав мук холода и ожидания, заплакал.

Когда серый день выделил из мрака меловые задонские горы, подернутые чернью дубовых рощ, проснулся в нагретых пуховиках зябкий, как змееныш, Фриц Флемих. Он вызвал парикмахера, дал себя побрить, обмыть, надушить, застегнул ремень с револьвером на левой стороне, потом не спеша позавтракал.

Твердые шаги, приближаясь, гулко звучали по мерзлой земле, и каждый шаг больно отдавался в сердце тех, кто прислушивался… Ближе, ближе. Дверь распахнулась… Все молча смотрели на дула автоматов. Только маленький Петька сказал:

— Зачем мы не убежали к красноармейцам?!

25

Часа в четыре ночи сквозь вой и свист разыгравшейся метели донесся мощный глухой гул.

— Что такое? — спросил Блогель, взглянув на своих приятелей, собравшихся на веселой попойке.

Они сидели вокруг стола распоясанные, с расстегнутыми воротниками, красные от вина и жары: в доме горели большие керосиновые лампы и все время топились печи.

Флемих целый день после расстрела мальчишек занимался арестами и допросами жителей и очень утомился. Приподняв бледное лицо, не оживленное и разгулом, он вслушался, поводя водянисто-светлыми глазами.

— Это на нашем левом фланге. Странно!

Левый фланг? Эриху Блогелю сразу пришла на память станица Клетская и выступ на излучине Дона, где так упорно держались русские. Ему часто мерещилась зеркальная гладь реки, на которую он смотрел с меловых высот, занятых румынскими войсками, берег, где так не хватало замка с крутыми черепичными крышами.

— Там румыны! — сказал Блогель, продолжая вслух свои мысли. — Пошла прочь! — крикнул он, отбрасывая от себя хмельную девку.

— Какая муха вас укусила? — спросил Арно Хассе, тоже встревоженный.

— Левый фланг! Вы понимаете: не станут же румыны устраивать подобный концерт для русских, да еще в такую погоду!

Блогель, как и вся остальная компания, презирал румын и итальянцев, которые не отличались воинственностью. Гитлеровцам и в голову не приходило, что их невольные союзники могут воевать нехотя, потому что ненавидят их.

— В самом деле, канонада идет на левом фланге. — Арно Хассе встал, подошел к окну. — Ни одной форточки! Вот дикари!

И, точно по команде, все, даже зябкий Флемих, бросились к дверям… Ветер шел под черным небом над белой степью, крутил снежные вихри. Ни звездочки, ни огонька. Но слышно — хлопают двери, тревожные возгласы по-немецки, по-итальянски:

— Что такое?

— Наступление!..

— Кто наступает?

Затаив дыхание, офицеры вслушивались в нараставший грозный гул. Это не только на левом фланге… Казалось, громы небесные обрушились на застывшую землю и потрясали ее со всех сторон непрерывными раскатами. Такое можно было сравнить лишь с тем, что творилось в Сталинграде в дни самых ожесточенных штурмов.

— Это мы? — спросил генерала Хассе Флемих, прихватывая ладонью ворот кителя и отворачивая лицо от снежного вихря.

Генерал пожал плечами.

— Я никакими сведениями не располагаю.

Сразу присмирев, они вернулись в угарную теплоту дома.

— Я ничего не знаю, — тревожно повторил Хассе, шагая по комнате. — Почему началось? Что там началось?